Александр Мирлюнди - Когда Осёл летал выше, чем Пегас. Театральные были и небылицы

После отрывков был разбор. Нам сказали, что не было ни одного стоящего отрывка, что мы абсолютно не понимаем, что делаем, а главное, к сожалению, совсем не понимаем Шекспира. Анатолий Владимирович А.,один из худруков класса, обрушился на Сергея с убийственной критикой:

– Серёжа, вы человек эмоциональный, песни пишите, бездомных собак, говорят, любите, но что вы нам за Ромео тут устроили?! Простите за честность, Сергей, но это амёба какая-то, а не Ромео. Инфузория-туфелька. Емеля спящий… Знаете, Сергей, когда-то Эфрос, (это знаменитый режиссёр такой), утвердил на роль Ромео актёра, (он назвал фамилию актёра), за то, что тот на показе плакал, рычал, и с криком заворачивался в половые дорожки! Нет, я ни коим образом не призываю вас заворачиваться в грязные половики, это вообще-то штамп, если хотите, но это-темперамент! Вы понимаете, Серёжа, сценический ТЕМ-ПЕ-РА-МЕНТ!».

Перелько слушал это абсолютно расслабленно, и даже, казалось, равнодушно. Он подумал, и флегматично сказал: «Ну… я не знаю… ну хотите, я вам здесь буду паркет грызть?!».

Анатолий Владимирович вздрогнул.

– Не надо, Серёжа, не надо!, -испугался он. -Подумайтека лучше, что мы вам здесь сказали! -Затем он подумал сам и обратился уже ко всем остальным.

– Ну что, господа, кто не рискует, тот не пьёт шампанского! Даём вам шанс исправиться: через неделю -ещё один показ Шекспира! Думайте, думайте господа головой, и не забывайте про сердце!

Вот так Серёжа, Саша, и я первый раз столкнулись с Шекспиром. «Влезли в шкуры персонажей», -как любили говорить наши педагоги.

После обсуждения мы пили пиво на морозе. Саша Кошечкин говорил, что педагоги ничего толком не секут в Шекспире, и отрывок был, как минимум, неплохим, и в нем даже присутствовало «рациональное зерно». Перелько угрюмо смотрел на асфальт, и зажёгся только, когда я начал говорить про будущий отрывок из «Бесплодных усилий любви», где ему отводилась комедийная, и очень смешная роль Башки…

А банки с нашими чудовищами, кстати, так никто из педагогов и не заметил. А если и заметил, то не обратил на них никакого внимания. Я даже и не знаю, что с ними потом стало: может, их вернули обратно в кабинет, может, кто-то взял домой попугать родственников и не принёс обратно. В подвале их, я во всяком случае, больше не видел.

Это был прекрасный гроб! Один из лучших сыновей одного благородного дерева! Он стоял в витрине магазина ритуальных услуг на центральной улице города, и гордо смотрел на зевак, подозревая в каждом из них потенциального клиента. Он мечтал о том, чтобы в него положили аристократа. А лучше молоденькую аристократку, скоропостижно скончавшуюся от чахотки где-нибудь на водах, и вместо с ней опустили на самое дно могилы. Засыпали землицей, и он бы, гроб, умер бы, но не пустил в свои стены к телу несчастной аристократки червей, мокриц, и прочих гадов. Однажды в ритуальную контору зашел недовольный человек с тоненькими усиками, который ткнул в гроб тростью. И гроб купили и куда-то повезли. Гроб улыбнулся внутри себя своей гробовой улыбкой и подумал: «Вот это здорово! Вот тут-то и начинается мое увлекательное путешествие!». Но гроб принесли в театр, и он вдруг понял, что стал театральным реквизитом…

Это была трагедия…

Трагедия!

Трагедия Шекспира «Ричард Третий».

В гробу лежал статист в королевских одеждах, а прима с легким запахом коньяка с визгом целовала его стенки. В смысле не статиста, а гроба. И гроб закричал безмолвно и страшно! Разве такой поганой судьбы он себе желал?! Судьбы несчастного реквизиторского лицедея… А дальше, о ужас! Ужас, ужас, ужас! В стенах гроба как-то после спектакля молодой герой-любовник вступил в половые сношения с первой гранд-маман! А потом пухлый комик имел кривоногую инженю! А через некоторое время благородный отец, сопя, довел до поросячьего визга травести-кокаинистку. А после того, как на гастролях в Москве Счастливцев вступил в содомский грех с Несчастливцевым, гроб снова безмолвно закричал, и развалился на части. Театр уехал, бросив развалины гроба на произвол судьбы, и рабочие сцены топили останками гроба печурку в подвале. И сожгли его весь, кроме одной доски, где и находилась душа гроба. Ей заменили сломанную доску на сцене, точнее даже не на сцене, а рядом со сценой. Перед самым выходом из кулис. Душа гроба горько плакала, понимая, что так и до конца веков ей суждено быть в этот царстве разврата под названием театр. И разлетелась бы в щепки, но тут… Возле него остановилась одна молодая невысокая крепенькая актриса, которая дрожала и трепетала от волнения. «Опять очередная бездарность!», -вяло подумала душа гроба. Но молоденькая актриса вдруг встала на колени, и с огромной нежностью и любовью поцеловала доску, в которой находилась душа гроба! И гроб вдруг расцвел! И впервые понял, что такое любовь! И понял, что все его предыдущие страдания были лишь необходимыми ступенями, необходимыми ступенями к счастью и любви!

А актрисой той была Мария Николаевна Ермолова, впервые выходившая на сцену Малого театра в роли Эмилии Галотти.

Анатолий Н., крупный чиновник, сидел, и в очередной раз переслушивал длинный монолог-прошение этого странного человека с полноватым лицом, зачесанными к затылку волосами над лоснящимся лбом, и не сходящей кошачьей улыбкой. Время от времени Анатолий вставал, недоумевающее ходил в тишине по кабинету, задумчиво растирая пальцами виски, затем садился напротив улыбающегося человека, который начинал улыбаться все больше. Затем снова молча вставал, и снова ходил по кабинету.

– Так вы хотите создать плохой театр? Именно плохой?!, – в очередной раз задавал он вопрос, чтобы в очередной раз удостоверится, не прислышалось ли ему.

– Понимаете ли в чем дело!, -в очередной раз не с меньшим жаром стал говорить странный человек.– Мне все говорят – вы плохой режиссер, вы плохой режиссер! Но и плохие режиссеры имеют право ставить! Вообще, к плохим режиссерам нужно более нежное отношение, чем к настоящим творцам. Так же, как и нежнее относятся к инвалидам, колясочникам, детям, пораженным целебральным параличом и иным сирым и убогим! У меня и актеры есть. Не самого высокого качества, если честно. Даже, скажем прямо, плоховатенькие актеры. Но они не могут жить без сцены! Не поверите, как они жаждут играть! И они имеют право играть! Имеют! И я имею право ставить, понимаете?!

– Понимаю!, – после долгой паузы, не понимая, громко прошептал Анатолий.– Но что-же вы хотите от меня?!

– Здание… Здание!, – с придыханием, вытянувшись к Анатолию всем телом, подобострастно графически жестикулируя губами, промолвил полноватый.– Тут бывший кинотеатр в Хвостовском, забитый досками. Старое здание, хорошее… Все равно никому не нужно…, -режиссер плохо подыскивал слова.– Я там «Кинг-Конга» когда-то смотрел…, – зачем-то то добавил он…