Елена Збаражская - Космические совы. Откуда я пришла – туда уйду

Среди тебя я не твоя,
всего лишь сумрак обрамлённый
в кайму заоканных надежд,
почти любима, между прочим…
А между «этим» просто я
скукожилась в немое облако,
и между дел скучаю женственно-
хочу я белое, хочу я тёмное…
Но чистота воды, как взгляд-
не ждёт, не умирает…
Среди тебя я невпопад…
Ты жив? (шепчу)
Я тоже! (отвечаю).
Игра судьбин,
как скомороха длань…

Он никогда не лжёт,
танцует, когда плохо,

поёт, когда смешно,

кому угодно…

Любовь уродлива, как святая вода из-под крана,
в ней смешано всё – от оргазма до скудных улыбок,
от двух шагов до манящего светлого храма,
и двести, вширь, чтоб не впасть с головою в омут.
В ней всё вкривь/вкось от ненужности до потребы,
от ломки сознания до функции лишней гиперболы,
всегда невпопад, что немеют порою конечности,
от шторма внутри и до штиля скупой сердечности.
Скользит мокрицей, кукожится, рожи кривит,
щекочет нервы, хохочет, сдирает лохмотья,
а хочется быть иногда всего лишь свободной,
скрывая уродство внутри…
И жрать проклятья…

Мне легче с тобой говорить, когда в горле ком,
Пока сушит слёзы мои не восточный ветер,
Пока разбивается ночь об моё окно
И время уходит песком по осенней дельте.

Но я научилась взрослеть каждый раз «на боль»,
Пока чьи-то флейты фальшивят, что режется слух,
Пока багровеет под кожей моя любовь,
И сны свиристелки шаманят в мой ломкий досуг.

Уже не хочу тишины с ароматом «ты».
Теперь от неё веет холодом, колотым льдом.
Мне легче с тобой говорить, когда ты молчишь.
Меня нет.
Вновь зима мою душу целует в лоб…

Белый закат лёг ребром
на широкие улицы,
равно внутри сжалось зло и добро
в многослойный кокон.
Ты спишь всегда на юге,
с эдемским ветром на ложе,
я в это время любуюсь ещё
луной круглощёкой.

Но у нас на двоих один бог,
и его причуды,
и ему не нужна темнота
с ароматом мускуса,
он давно разделил тишину
на сто разных звуков,
и архангелам крылья вручил
из молочного шёлка.

И, пока он прощает грехи
малодушным тварям,
мы свои собираем синхронно
без малого страха.
Вот бы мир навсегда заковать
в антикварный ящик
и оставить в былом
прокажённую белую осень…

Уходя, я оставлю тебе три сна и век тщетности,
Пусть меняются луны недолго в твоих стенаниях,
Без меня дни не станут от этого безрассветными,
Только утро окрасится зыбким сырым отчаяньем.

Безмятежность свою обращу в штормовые локоны,
Окроплю чёрной кровью вокруг я свои владения,
Рассажу по тропе сад из синего чертополоха,
Назову себя новым, звучным и бархатным именем.

Мои белые птицы склюют все пути невозврата,
Шёпот духов лесных оглушит мои выдохи боли,
Ничего не случится уже, кроме вечного ада,
Где в твоих зеркалах будет плакать застывшая осень.

Между мной и тобой двадцать зим и семнадцать осеней,
Триллион жалких фраз о судьбе и одна о смерти,
Перекрёст параллелей дорог на зелёном глобусе,
Пи-число голосов, онемевших в счётчике времени.

А во мне и в тебе многослойно рождается небо,
Слог молитв о весне разлетается трепетно по ветру,
Где-то пёстрые бабочки жгут на огне своё тело,
Чьё тепло возвращается в наши безумные души.

Я в тебе, ты во мне, как внезапность пустотных ульев,
Многоточия, строфы, параграфы чьих-то желаний.
Берегу тебя в страшных источниках личного знания,
Береги меня в лучшем из них… Мы в себе… на грани…

Посмотри, как без нежности осень черствеет,
солнценитками вшита в неё пустота —
запечатана, втёрта под рёбра больнее.
И скулит под одеждой земная тоска —
та, что легче ветров, чёрных дыр тяжелее,
холоднее зимы, громче боя в часах.

Наши сны обнимаются с тусклостью неба,
долго спящим богам открывают глаза,
исчезают, впиваясь в сознание терпко.
Старый ангел едва держит счастье в руках —
то, что тише прибоя, ароматнее трав,
горше сладкой нуги. Мир немеет без нас.

Мы без нежности Времени пыль…

Растопырило небо душу
откровением мрачным, стонет,
пеленает туманом солнце,
обнимает его, целует.
А под ним лихорадит город,
глохнет ночь и болеет утро,
день трясётся в немых аккордах,
вечер стынет, взрослеет блёкло.

Одиночество сушит цукаты
из простых абрикосовых долек,
в настроении ноты Ботсваны
и мурчание дремлющей кошки.
Простужается жёлтое время,
пьёт сироп из травы и скуки.
Эта осень совсем другая,
в торжестве тишины ликует…

Мне бы не спутать с темнотой своё бродячее одиночество,
ищущего тебя внутри тёплого моря, божьей росы,
пока оживают донные сны, где засыпают чёрные горы
в текучих туманах коралловых песен.
Чайки пьют мои слёзы,
небо трогает душу посиневшей рукой,
и грудью ложится на горькую тишину.
А ты растворяешься в чужих горизонтах
в свете поздних восходов,
и я не успеваю погрузиться в имя твоё,
коснуться ветхой полуночи губ, твоего мира,
встающего против течения.
Ритм гуляющих волн
становится параллелен бесконечности,
глубина сдерживает обещание,
вбирая в себя остатки остывшего солнца,
и становится на колено в иловом рае,
где я – это ты, если я это я…

Возле меня уставшее солнце студит свои лучи,
Словно отряд слепцов, жаждущих руку пожать.

Мы научились кричать, но обречённо молчим,
В страстной безумной пляске боль научилась дрожать.

Дьявол-искусник, играючи, душит смышлёное время,
Мы из миров исчезаем, тени меняя в размерах.

Голь паруса разрывает на кораблях желаний,
Мысли изысканно стонут и умирают сакрально.