Маргарита Посохова - Для тех, кому не нужно славы. Серия «Трианон-мозаика»

Аня шагнула к окну, думая, что Оливье снова станет показывать ей местные достопримечательности. Но он, обогнув кровать, подвел ее к нише в стене. Там, на толстом золотистом шнуре, привязанном к массивному железному крюку, вбитому между крупных камней, висел портрет без рамы. Когда глаза свыклись с полумраком, Аня рассмотрела, что на портрете изображена дама в старинном платье, вполоборота повернутая к зрителям. Лицо дамы художник выписал настолько старательно, избегая любых недостатков, что, лишенное малейших теней, складочек, идеально ровное по цвету, оно казалось плоским, не имеющим объема. Безупречные дуги бровей, миндалевидные глаза, тонкий, вытянутый нос, неправдоподобно маленький рот с невероятно узкими ярко-розовыми губами – должно быть, художник следовал всем канонам красоты, принятым в его время. Одна рука дамы, с очень длинными, сужающимися к концам до полной остроты пальцами, указывала на предметы, изображенные рядом, на столике – лютню, свитки с какими-то надписями, букет цветов. Другой рукой, манерным, нарочитым движением она указывала на свой затянутый стан, нереально узкий поверх широченной юбки.

Оливье стоял рядом, наблюдая, как Аня разглядывает картину. Он нетерпеливо покачал головой, показал глазами на платье Ани, потом дотронулся пальцами до центра портрета. Художник, отдав дань условностям или пожеланиям заказчика, всё свое умение сосредоточил на деталях. Кружева, вышивки, жемчуг – всё выглядело как настоящее, гораздо более живое, чем лицо на портрете. А с корсажа дамы свисал медальон, очень похожий на тот, что сейчас Аня невольно накрыла ладонью. Довольно невзрачный, тусклый, с несимметричными лепестками, он совсем терялся на фоне роскошного платья. Но как раз на него и указывал тонкий белоснежный перст дамы.

Аня едва успела присесть на свое место за столиком, как вернулась разрумянившаяся Елена Степановна.

– А где это ты пропадала? Смотрю, а тебя все нет и нет… Детвора веселится! Даже Вадька в восторге. Моник тоже спрашивала, куда ты подевалась. Нет, тут у них очень здорово – без перехода заявила хормейстер, обмахиваясь салфеткой – но если я еще раз услышу про филлоксеру… Это вредитель такой виноградный… Смотри, месье Мартен опять бровями шевелить будет! – указала она на мэра и сопровождавшую его переводчицу.

В наступающих сумерках Аня уже не могла различить бровей мэра, и смотрела она не на него. Рядом с Моник стоял Оливье, опустив голову и улыбаясь.

– Пришло время принести общую благодарность устроителям этого замечательного праздника! Поскольку старшие представители семьи Фезензаков находятся в отъезде, немалые хлопоты по приему гостей взял на себя младший отпрыск этой старинной фамилии… Позвольте представить его тем, кто еще с ним не знаком – Оливье де Желас де Фезензак!

– Ух ты, какой! – одобрительно заметила непривычно словоохотливая Елена Степановна, наклонившись к Ане. – Я где-то его уже видела. Только думала, что он из обслуги или навроде того.

Послышался пронзительный свист, потом грохот, затем радостные крики зрителей – над башнями замка распустились цветные гроздья фейерверка. Гости поднялись со своих мест, столпились посреди лужайки, аплодируя и смеясь. Аня стояла вместе со всеми, подняв голову и глядя в небо. Почувствовав прикосновение, она обернулась. Оливье сжал ее ладонь и прокричал ей на ухо, дождавшись перерыва между залпами:

– Я… тебя… приехать! – старательно выговорил он русские слова, покачал головой и исправился: – Я приехать тебя скоро!

Тиличеев оправлял на себе шубу, ожидая на широком крыльце с полукруглыми ступенями, когда подадут его возок, как кто-то тронул его за локоть. Обернувшись, он увидел давешнего старичка в приношенном кафтане. Сейчас поверх всего платья на старичке громоздилась простая собачья доха.

– Это ваш возок, сударь? – спросил он, кланяясь. – Не сделаете ли вы, милостивый государь, доброе дело, не подвезете ли старика до развилки на Успенское? У меня, знаете ли, санки открытые, и лошадки небыстрые, а мороз крепенек… Премного благодарен!

Он обрадованно засуетился, взбираясь в возок, на ходу махнув своему кучеру ехать следом. Влезши, деловито закопошился, устраиваясь и укрываясь, потом одобрительно произнес:

– Сейчас видать старинную работу! Не иначе, как еще родителям вашим принадлежала сия повозка!

– Да, это еще от батюшки с матушкой досталось… Мне на своих почти не приходится ездить. Все больше на почтовых, да по казенной надобности.

– Как же, сударь, наслышаны… Смею заметить, мы с вами в некотором роде коллеги – щегольнул старичок ученым словом – мне тоже приходится по роду деятельности все время в дороге проводить. Только ваш покорный слуга делами мелкими, несравнимыми с государственной важностью, занят. Я, сударь, судебными исками промышляю, в интересах наших окрестных помещичков бумаги составляю да по судебным инстанциям развожу. Ну, у всякой птицы свой полет!

Старичок пошевелился, поправляя что-то из своих многочисленных одежек. Луна светила в застекленные оконца возка, тронутые морозными узорами, оставляя лица попутчиков в тени.

– Езда по нашим бескрайним дорогам скучна, ежели не иметь приятной беседы. А я по большей части в одиночку разъезжаю, но сие мне не в тягость. Полюбилось мне, сударь, мечтать в дороге о материи, о которой, не будь здесь спасительного мрака, я и заикнуться не посмел с малознакомым человеком. Мечтаю я, дражайший господин Тиличеев, об истинной красоте… А наивысшим проявлении телесной красоты почитаю я, недостойный ценитель, красоту девы в семнадцать лет. Нет-нет, сударь, не подумайте чего дурного! Все мечтания дальше этой седой головы, и то в дорожной скуке, не идут! В обыденной жизни я пребываю в законном и счастливом браке вот уж тридцать лет с лишком, на протяжении коих верен оставался супруге своей. Но, должно быть, оттого, что в молодости своей не имел я счастия ухаживать за девицами, ибо сосватан был родителями моими и обвенчан, невесту свою почти не видя, нахожу необыкновенное удовольствие любоваться юной красотой.

Из дома в дом переезжая, с отрадой вижу, как из младенцев появляются сначала отроковицы, зачастую неуклюжие и угловатые, как расцветают они в раннем девичестве, как совершенствуется их красота. Будь у меня дар описывать сии ангельские чудеса, какой бы трактат о красоте смог я создать! Но не дано мне оставить после себя ничего, кроме сухих прошений да отписок. Только в моей голове остается восторг, какой испытываю я, наблюдая все эти нежные шейки, прозрачный румянчик, и – вершина красоты – ямочки на беленьких локотках!.. Здесь все устроено как в природе – пришла весна, стало быть, распустится сначала верба, потом вишня зацветет, потом ландыши… Коротка пора цветения, но красоты в ней на весь год. Так и с женской прелестью – бушует она по весне, а потом тихо угасает, и остается от нее одно воспоминание.