Маргарита Посохова - Для тех, кому не нужно славы. Серия «Трианон-мозаика»

Живут в Щелыгино на широкую ногу, окна большие, даже сени стеклянные. В дому тоже богато – зеркала кругом, лампы, вазы порцелинные, потолки высокие, расписные.

– Ты и дом осмотреть уловчилась?

– А как же, батюшка, время коротала, тебя дожидаючись. Еще по-теплому к щелыгинской ключнице наведывалась – квас она умелица отличный квасить, из белых сухарей с изюмом да с померанцевыми корочками – шипучий да вкусный, что твое французское вино. Так ключница мне потихоньку все и показала – и дом, и двор, и сад. Только сад мне не глянулся – всё дерева саморослые, несоженые, без порядку, без строю, а так ничего, чисто, и трава стрижена.

– А, это английский парк называется, сейчас в Европе такую моду имеют.

– Уж как по мне, в Красниково лучше – все ровно по ниточке, да еще и с водотечением… Зато есть еще у полковницы зимний сад, и померанцы, и эти… как шишки колючие…

– Ананасы?

– Вот, они самые! Так поедешь? Поезжай, голубчик, и развеешься, и на людей посмотришь. У них сейчас народу много, все местные женихи к полковнице ездят. И Зимянин энтот, рябой, тоже спервоначалу туда зачастил, но быстро понял, что ему там не след.

– Ну, вот, а я чего туда поеду?

– Сравнил сокола с сизой пташкой! Марья Спиридоновна на женихов сурово глядит. У ней старший сын в столице в гвардии служит, деньжищ на его содержание издерживается – страсть. Так что ей не след приданое из рук выпускать, особливо племянницыно. У той от матери большое имение досталось, но больно далече, сказывают, в каких-то новых губерниях. Вот и сторожится Марья Спиридоновна женихов, а сама скучает, ежели гости долго не ездят. Тебе она рада будет, уж присылала к нам своего управляющего за копытной мазью.

– И что ж такого? – удивился барин.

– Управляющего! За копытной мазью! – старуха покрутила головой. – У них конюшня в разы поболее нашей, и коновал свой имеется. Ну, напоила я чаем энтого Филипенка, хохол у них в управляющих… Всё о тебе расспрашивал – да как, да зачем, да отчего ты дома оказался. Рассказывал, что к Святкам горку катальную у них во дворе выстроили, что вин закупили и всяких яств иностранных – как их… Труфли, что ли…

– Трюфели? – хмыкнул барин. – Неужели?

– Ну, может, и путаю чего… Но намекал хохол, что у них могут принять и гостей, что к тонкой кухне привычны – знают, что ты по иным странам немало езживал.

– А как у нее, у девицы, с этим… ну, как ты там сказала? – совсем уж засмеялся молодой барин.

– Все у ней как следует – не унималась ключница. – Не хуже, чем у той, что в твоем кабинете на столе стоит, из белой кости выточена…

– Статуэтка грации? Ты что же, через платье все разглядеть могла?

– Да какие нынче платья, срам один… Ночные сорочки, и те скромней прикрывают – проворчала Игнатьевна, но смотрела на барина с надеждой: – Так что не сомневайся, батюшка Алексей Афанасьич, ждут тебя в Щелыгино не дождутся. Я и хохлу сказала: как метель утихнет, ты по соседям поедешь с… как их… поклонами, ай нет?

– С визитами… – вздохнул барин. Помолчал, кистями на поясе поигрывая, и пожал плечами: – Отчего же не поехать? Все одно заняться нечем.

В номере, куда Аню поселили на пару с Еленой Степановной, на одной из кроватей раскинулось длинное концертное платье, а на коврике стояли лакированные туфли. Самой руководительницы хора в комнате не оказалось, но откуда-то доносился ее звучный голос. Аня присела на другую кровать и устало положила ноты на колени. Что-то еще нужно сделать, из неотложного – ну да, вот и телефон. Отключив зарядное устройство, Аня просмотрела входящие звонки. Оборвал телефон – это громко сказано, но два звонка от мужа значились среди непринятых. До этого они переговаривались еще в Париже.

– Привет, а ты почему звонил? Я же обещала, что вечером сама тебя наберу. Что-нибудь случилось?

– Да нет, просто хотелось тебя услышать. У тебя все в порядке?

– Конечно. Мы уже на месте, в гостинице. Завтра выступление, и…

– Ладно, не надо, потом все расскажешь. Целую тебя!

Аня озадаченно положила мобильник. На Витьку это никак не похоже. Он всегда, сколько его знала Аня, был сдержанным, спокойным, даже невозмутимым. А знали друг друга они с самого детства – жили на соседних улицах, ходили в одну школу, только Виктор на пять лет старше нее. Неужели почувствовал, да еще на таком расстоянии, что у нее неспокойно на душе? Она встала, положила ноты на туалетный столик с зеркалом, задержалась взглядом на своем отражении. Сняла блузку, посмотрела на медальон.

Как этот Оливье смог его заметить? Ну как же, у него такая возможность имелась. В те бесконечные минуты, когда он подхватил ее на руки и прижал к стене, закрывая от града, лицо его оказалось на уровне ее груди. На уровне! Какое там на уровне, если сама Аня обхватила его голову руками изо всех сил. Как только он не задохнулся! Но нет, не только не задохнулся, но еще и успел разглядеть медальон.

– Наконец-то, я уже тебя разыскивать хотела. Телефон твой здесь, а ты прямо пропала. Что так долго, мы уже поужинали… Спустись в ресторан, здешняя кухня – это что-то! Даже по сравнению с парижской. Не хочешь? Точно? – с недоверием переспросила руководительница хора. – Давай я тебя хоть чаем напою.

Елена Степановна сноровисто, выказывая многолетнюю привычку к частым переездам, достала из своего багажа кипятильник, толстую фаянсовую кружку, пакетики с чаем и какие-то печенья. Расставила все это на предусмотрительно захваченную льняную салфетку и посмотрела на Аню:

– Ты чего это с лица спала? Волнуешься? Ничего, все путем пройдет. Без волнения в нашем деле нельзя. Пей, а то вся в пупырышках. Погоди, что за синяки у тебя на руках?

– Градом немного зацепило – неохотно пояснила Аня.

– Ты не простынешь? Давай таблетку дам – потянулась хормейстер к своей необъятной сумке.

Аня затрясла головой, взяла кружку с чаем, присела за туалетным столиком.

– Ладно, пей и под горячий душ. Потом ложись – я хотела тебя попросить помочь детвору спать утолочь, но сама справлюсь. Родительниц попрошу, не откажут.

Аня уже лежала под одеялом на непривычной, чересчур мягкой кровати, когда Елена Степановна вернулась.

– Ты не спишь? Переводчица сказала, что для нас планировался на послезавтра праздник в городском парке, специально, представляешь? А парка теперь у них, считай, нет. Жалко, говорят, даже фейерверк собирались запустить, и клоунов заказали. Теперь без клоунов останемся.

Аня кивнула, прикрыв глаза. Дрожь не утихала, но с обычным состоянием перед простудой сходства не наблюдалось никакого. Обмануть себя было невозможно – перед глазами стоял этот парень, Оливье. Мокрое лицо, растрепанные темные волосы, скулы, слишком заметные для европейца. А их, как и представителей других рас, за последние сутки пронеслось перед глазами многие тысячи. День, проведенный в Париже, запомнился не столько достопримечательностями, знакомыми по фильмам, картинам и клипам, сколько невероятной толчеей и скученностью. Тем удивительнее показалось почти абсолютная безлюдность здешних мест.