Вячеслав Мунистер - Закат полуночного солнца

И это с дровами и всем необходимым. Действительно серьезная заслуга. Помимо всего на всякий случай была средняя мачта с парусом – ставшая уже рудиментом, прямиком из белых времен, на всякий случай. Но и паровая машина не являлась легким, не нуждающимся в тяжелом труде, способом передвижения по морям и океанам.

Капитаны и навигаторы разных судов скрипели зубами, наблюдая промасленные лапы в сахарницах на накрахмаленных скатертях, но вынуждены были признать, что пар лучше ветра. Корабли теперь не особо зависели от настроений «зефира».

В одиннадцатом часу началась загрузка углѐм – двадцать пять взрослых мужиков из местных и почти весь состав экипажа участвовал в сложнейшем этапе, обратной стороны монеты, отплатой за тысячи миль относительно легкого для пассажиров, конечно же, путешествия.

Увы, элеваторного механизма на судне не было, так как это являлось прерогативой крупных торговых «галеонов». Понятно, что иметь такую роскошь, пусть даже и в сокращѐнном состоянии, как многочисленный экипаж, торгаш себе позволить не мог. Зато были преимущества в другом. Конструкция судна позволяла принимать уголь без многочисленных грузчиков. На пассажирских суднах это только-только начало внедряться.

Пассажиров негласно предупредили, что лучше покинуть корабль, либо находиться в каютах безвылазно. Кто-то остался, кто-то решил погулять по Петропавловску. Здешние жители, в основном женщины, были крайне гостеприимны, они еще ночью, как писалось выше, вышли поприветствовать пассажиров русского корабля, но это было малозамеченным, по причине ночного времени. Днем же, общение между людьми действительно началось. Погрузку обещали завершить к вечеру лишь следующего дня. Да и не только в ней была вся суть работы, имелись небольшие технические неисправности, которые можно было решить силами в этой уютной бухточке.

Наиболее гостеприимные жители приглашали посетить дома дабы угостить дарами моря – только благодаря им и выживали. Опустошение бункеров и погрузка прекращалась трижды – на полуторачасовые перерывы во время приема пищи персонала и пассажиров. Грядущая ночь обещала быть бессонной – лишь глухой мог спокойно спать во время продолжавшей ночью работы, обремененной звуками скрипов и грохотом вызванным сыпучестью погружаемого твердого топлива. Старые морячилы рассказывали – когда в столовую входили кочегары, все вставали.

Не знаю как на других пароходах – на «Гельвеции» три работающих по вахте триады (четверки) непосредственно причастных к этому делу, естественно имели такую же степень уважения и авторитета как и капитан и действительно, в те редкие моменты – когда они, а так получалось, что по графику первая смена спала, вторая работала, а третья – вечеряла, проявляли уважительный тон зашедшим в камбуз героям тяжелейшего труда, правда, не вставая.

Очень приятно было то, что в Петропавловске они провели часть необходимых и выматывающих время, силы и нервы мероприятия, сопутствующие погрузке и последующей загрузки в внутренние – скрытые бортом помещения-хранилища. Грязные пуще прежнего, отдохнувшие всего лишь одну ночь, наконец в полном составе оторвавшись от накаленной до тысячной температуры топки, теперь, кочегары, с натруженными руками и вышедшими наружу венами, вместе со всеми остальными помогали загружать себя тоннами черной каменной грязи, предвкушая часы, дни, непрерывной работы. Спустя четырнадцать часов бездействия котѐл еще был горячим, его слегка поддерживали с завидной периодичностью в четверть часа. Хотя эти мероприятия являлись скорей избыточными, чем реально нужными, несмотря на опасения – а вдруг остынет.

А «заводить» с нуля этот механизм «часовщикам» было несколько затруднено. Здесь встречались ассоциации с доменными печами – да, что-то в этом роде, если не вдаваться в технические подробности и действительные различия между этими технологическими процессами, общими лишь в одном, а именно в необъятном желании поглотить как можно больше топлива и струями пота на телах тружеников-кормильщиков. Несколько странной была одна традиция, любимая и проводимая несменяемым костяком команды «Гельвеции», бороздящим моря и океаны под русским флагом примерно с четырнадцатого-шестнадцатого года.

А именно, всякий раз, когда проводилась бункеровка – капитан, а за все это время их было двое, взяв в руки кортик, найденный при невыясненных обстоятельствах, брал наиболее примечательный по виду «каменный артефакт», бережно отрезал небольшой кусочек, клал на вышеуказанный кортик под сугубо-верным углом, иначе нельзя, и облизывал его, а затем, с монструозным выражением лица, на время глотал, и только лишь потом выплевывал в сторону моря. Увидев эту странную процедуру, а к ней в обязательном порядке должны быть причастны к просмотру все члены экипажа, Евгений Николаевич, ретировался в какой-то кубрик, то ли от приступа тошноты от увиденного, но вероятно всего – в беспамятстве усугублявшегося абстинентного синдрома.

Ему стали делать замечания даже матросы, замечая его скверный вид, а вот капитан к его счастью перестал это замечать. А Боцман же, как и говорилось ранее был не из людей, умеющим в эмоции и взаимное общение.

Но он боролся как лев, и пока, у него получалось. Все же сказывался небольшой опыт использования морфина – хотя прямой зависимостью от этого не было. С точки зрения наркологии он все еще мог самостоятельно, при его характере, стиснув от боли зубы, сойти с пагубной тропы. Его случай был достаточно атипичным по клинической картине, боль в руке создаваемая его мозгом, все еще обманывала его, но он все же стал понимать, что скорейшим образом все пройдет. Все-таки не зря он имел какое-никакое неполное высшее медицинское, правда, уже устаревшее, в этом аспекте жизни, образование.

Но как только он задумывался о том, сколько он протянет – банку с морфием он спрятал в малом сейфе капитана, что было здравым решением, так как не имел ключи к ним на постоянной основе, ему становилось плохо.

Последний раз он спал три дня назад, и кажется, что мозг вынуждал к нему, испуская плеяду сильнейших сигналов. Никого не предупреждая, он, не участвуя в погрузке груза, самостоятельным образом быстро вбежал в свою каюту и пытался заснуть, пока ночные галлюцинации не овладели им полностью.

Шѐл седьмой день борьбы – этот день был еще нормальным, по сравнению с прошедшими, но чувство тревоги, вызванное отравлением ядами, усугубляло его положение. Навязчивость мыслей о приеме наркотика росла и росла. Его стойкость поражала – так долго воздерживаться могли единицы. Но без иллюзий – в любой момент он мог сорваться и скорей всего это и произойдет. Лишь избранные судьбой могли оторваться самостоятельным образом. Первичная взаимная аттрактивность сменилась раздражительностью и недостатком опыта взаимодействия – моряков не устраивал способ погрузки мешков, которые приходилось долго перекручивать необходимым образом, чтоб потом складировать. Да и мешков заделали лишь шестьсот. Хотя «лишь» будет излишним. Это очень много – с учетом того, что каждый мешок весил примерно восемь пудов, или примерно триста двадцать фунтов, равных более привычным современному обывателю – 120—130 кг. Таким образом – благодаря заготовкам местных было загружено самым простым способом семьдесят с лишним тонн угля.