Мария Солодилова - Театральная сказка. Книга рассказов

Всякое вспомнилось – и хорошее, и смешное, и как Юмашев на рыбалку поехал однажды – заснул с удочкой, а проснулся от холода на мелководье…

Тут Сережка Светлов, от которого явно бутылку надо держать подальше, начал всякие байки рассказывать про рыбалку на Инышке и руками разводить, показывая – какой улов был… И до того всем было ясно, что врет как сивый мерин, что его даже подкалывать начали:

– А домой рыбу принес, а она утряслась – и только кошке на обед, да?

– Ты там случаем пугачевского клада не выловил на удочку? Или голыми руками?

Ну, Сережка спьяну в грудь себя бьет, по столу стучит… Тут Вовка Семенов и говорит: «Да нет на Инышке пугачевского клада, а может, и сроду не было!»

– А ты откуда знаешь?

– Не сам ли выловил и перепрятал? Доставай, покажешь!

Тогда Семенов и говорит – я, мол, расскажу, только вы не перебивайте, еще хорошего человека вспомню…

…Послали меня тогда в командировку, в Челябу. Это давно было, еще в семидесятых, я и не женат был – семьдесят пятый, кажется. Да, точно. Со мной еще один мужик был – он потом в Москву уехал, где-то там живет, ну да ладно. Дела мы все сделали, зашли в «Пельменную» у вокзала посидеть. Бутылку взяли тоже… Свободных столиков не было, подсели мы к парнишке лет двадцати – дохлый, хлипкий, а все-таки на троих, да и, как говорится, под пельмени только нищие не пьют. Выпили мы за знакомство, парень не отказался – Петей его звали… Только мы пельмени доели – пришла официантка, тарелки уносить, а я как-то локтем неловко тарелку смахнул… Ну, тарелка – ровно пополам, и лежит себе как целая, а на обороте – ящерка на камушке – эмблема наша, южуралфарфор… Официантке мы, конечно, заплатили, сколько положено, и взяли еще по порции, а парнишка смотрел-смотрел на эту перевернутую тарелку и говорит – видел, мол, недавно, похожую вещь – Полоза в короне на бочках с золотом…

Ну, нам интересно, налили ему еще, спрашиваем… Он и рассказал… В войну, говорит, эвакуировалась одна семья из блокадного Ленинграда. Как и многие эвакуированные, долго они не продержались, умерли. Но осталась у них крышка от малахитовой шкатулки. Как она к ним попала —

Бог весть, да и сама-то шкатулка не сохранилась, потерялась при эвакуации… Только крышку в семидесятые нашли и передали в музей. Крышка-то не простая, с резьбой, а по стилю и по всему видно – в пугачевские времена вырезана.

А в музее тогда работал Позолотин, видный геолог, ему уже много лет было, поэтому ушел в музей, где поспокойнее, а то во всех экспедициях побывал… Ну, а тут такое дело – крышка эта, и пригласил этот дед, Позолотин-то, специалиста по камням, да тут и парнишка этот увязался. Вот смотрят они в лупу – Полоз в короне лежит на четырех бочках, а вокруг – река и скалы. Причем, три-то бочки рядом, и вырезаны там вроде как деньги, монеты золотые; а четвертая – наособицу, чуть подальше. Стали корону рассматривать, а тут спец по камням и говорит – корона-то – точная копия царской, а в ней алмаз, «Большая пирамида» называется, и украден был еще до революции… Тут и дед пригляделся, места узнал: река эта, говорит, Чусовая, и камни именные все узнал – то Шаман-камень, другой – так называется… Ну, кто эти места знает, тот и все скалы по именам помнит, я-то на Чусовой не был… Словом, не просто крышка, а карта – там и дорожка указана… А что Пугачевский клад – так там на обратной стороне имя мастера вырезано и год – 1774, как раз когда восстание-то было, Пугачевский бунт.

Дед этот статьи стал писать – в «Науке и жизни», еще где-то – что так мол и так, со всеми выкладками, только его на смех подняли, как всегда у нас… Тогда он и решил собрать экспедицию на свои деньги – в те времена ведь все дешево было…

Подобралась экспедиция – сам Позолотин, спец по камням, наш парнишка: он, оказывается, на машине с какого-то откоса кувыркнулся – еле выходили и в армию забраковали: сотрясение мозга, переломы, с сердцем еще что-то… То-то он такой тощий и хлипкий… А взяли они еще с собой лозоходца – с рамкой ходил, тогда все это только начиналось… Ну, и лозоходец полезным оказался: все травы знал – и деду лекарство подобрал, и парнишку чем-то отпаивал, когда живот прихватило…

А по Чусовой пробраться не всегда можно, а только когда вода спадет – это уже где-то в мае. Вот выждали время – и пошли. Ночью, конечно, зубы от холода стучат – как раз черемуха цвела, а средний Урал – это тебе не северный Кавказ… Да проплутали там немножко – места-то поизменились: где лес вырубили, а где что мелколесьем поросло…

Вышли по берегу – та пещера, возле именного камня, так и есть… Сердца колотятся… А вход-то завален, и глыбы огромные, не поднять – видать, рванули что-то, бочку пороха, наверно…

Стали искать других ходов. В один сунулись – а там дальше глыба и никак… Достал лозоходец свою рамку – так и есть: в одном месте на золото указывает, а в другом – прыгает, вертится – отдельная-то бочка со всякой всячиной: и камешки, и ложки серебряные, или там оклады от икон – пограбил ведь он народ-то… И все в бочки запихал: с сундуком-то особо не поездишь, а это – тара универсальная – и для водки, и порох там хранить можно, и золото… В двух шагах, а не достать.

Нашли еще лаз, только он сперва широкий, а потом сужается… Ну, парнишка тот вызвался, полез… Видит – над ним глыба тонны в две, и ходит на двух точках… Поплохело, говорит, мне, выскочил, как намыленный. Потом, правда, присмотрелись – хоть и на двух точках, а прочно сидит, не сорвется…

Полез он опять, а дальше – еще уже. Разделся тогда до трусов – и дальше. Самый тощий, а и то – все бока ободрал, а потом застрял – и ни туда, ни сюда. Запаниковал, холодным потом покрылся. Потом сообразил: выдохнул – и обратно. Понял, что дальше хода, значит, нет…

А пещера-то, хоть и сухая относительно, тепла – шесть градусов. Растерли его, дали внутрь… Приуныли все. Если хоть с одного краю рвануть – все обвалится. Можно, наверно, сверху продолбиться, только как – сквозь скальную толщу вручную, машина-то все обрушит, да и не подъехать туда с техникой…

Так и ушли ни с чем, место заметили… Собирались на второй раз, поосновательней, Позолотин надежды не терял, все придумывал – как бы

там получше…

Только с ним инфаркт случился – и увезли его в больницу. Вышел из больницы – а за это время квартиру ограбили… Не только крышка пропала – коллекция марок редких, камешки кой-какие, альбомы с фотографиями. Тот дед как-то умудрился побывать на самых расстрельных съездах – и не тронули его. А он – не вырезал с фотографий никого, не замазал… А жил один – семья в войну погибла, все как-то нелепо… Но он после больницы только тем и жил, что этой экспедицией, весны ждал…

От третьего инфаркта его не спасли, и умер он как раз к самой черемухе… Хоронить его было некому, пришлось за это взяться и тот год пропустить…