Вадим Голубев - Изломы судеб. Роман

В 1935 году Паукеру и Лебедеву приказали арестовать Каменева.

– Вас приглашает Генрих Григорьевич Ягода, – выдали чекисты уже ставшую традиционной фразу, ставшую синонимом ареста.

Затем четыре часа длился обыск. Каменев вел себя спокойно, курил в кабинете. Знал, что улик против него нет. Осмотрели все, перевернув каждую страницу в книгах. Настало время уезжать. Жена Каменева – Ольга Давидовна (сестра Троцкого) уложила белье и постельные принадлежности в маленький фибровый чемодан. Сверху она поместила портрет Ленина, читающего «Правду».

– Не положено! – сказали Каменеву во внутренней тюрьме на Лубянке и отобрали портрет.

Год провел Каменев в тюрьме. Затем его вывели главным обвиняемым по делу об организации антисоветского заговора. Привезли в Москву и бывшего первого секретаря Ленинградского обкома партии, соратника Ленина – Зиновьева и старого друга Каменева, уже не один год сидевшего в лагере. Поначалу друзья упорствовали. Однако путем физических и физиологических пыток их быстро сломили. Сталин пообещал сохранить жизнь обоим. Суд длился меньше недели. Хозяин велел Николаю Александровичу присутствовать на заседаниях и докладывать, как вели себя подсудимые, не отказываются ли они от данных на следствии показаний, все ли гладко в слушании дела, нет ли в нем каких-либо нестыковок. Пожелтевшие, похудевшие, отекшие от избытка соленой пищи при полном отсутствии воды подсудимые покорно отвечали на вопросы прокурора и членов суда. Рядом с ними на скамье подсудимых сидели следователи, следившие, чтобы те отвечали четко, и не вздумали отказаться от данных на следствии показаний. Затем был приговор – расстрел. Вечером Николай доложил об итогах суда Сталину. Тот приказал присутствовать на казне Ягоде и Паукеру. Ночью осужденных отвезли к месту расстрела. Утром Ягода с Паукером прибыли с докладом к вождю. Там же находились Лебедев и Власик.

– Ну и как они встретили смерть? – спросил Хозяин.

– Каменев – спокойно. Как вел себя Зиновьев – покажет Паукер, – кивнул на подчиненного Генрих Григорьевич.

– Ах, нет! – заломив руки, закатил глаза Паукер. – Вызовите сюда, немедленно вызовите Иосифа Виссарионовича! Позвоните товарищу Сталину!

Ахая и завывая, Паукер, опустился на колени, принялся хватать за сапоги Лебедева и Власика. Раздался оглушительный хохот Хозяина, смеявшегося крайне редко. После Сталин неоднократно на банкетах и посиделках в узком кругу требовал от Паукера показать последние минуты жизни своего политического оппонента.

Затем последовал так называемый второй Московский, суд над маршалом Тухачевским и рядом военачальников – героев гражданской войны. Он шел по сценарию первого Московского процесса над Зиновьевым и Каменевым. С отрепетированными ответами на вопросы, следователями рядом с каждым из подсудимых, газетами в руках последних, залами с публикой, требовавшей: «Заговорщиков и предателей расстрелять как бешеных собак!»

Николай Александрович знал всех подсудимых. Кого-то некогда охраняли его подчиненные, кого-то он видел на кремлевских банкетах, парадах, спортивных праздниках. Ну а теперь они сидели измученные пытками в стареньком красноармейском обмундировании. В отличии от штатских, фигурировавших на втором Московском процесс, военные отказались от данных на следствии показаний.

– Меня вынудили дать показания под пытками! – заявил Тухачевский.

– Из меня выбили показания! – выкрикнул подсудимый Якир.

– Подписал протоколы допросов после пыток, – добавил еще один герой Гражданской войны Уборевич.

– Ладно, разберемся! Продолжаем слушание дела! – оборвал их председатель трибунала маршал Блюхер.

Суд был недолгим, а приговор: расстрел, на котором присутствовал Паукер. Осужденных расстреляли в подвале военной коллегии, где выносили приговор. Наутро он был подавлен.

– Надо же! – вырвалось у него. – Перед казнью Тухачевский кричал: «Слава Красной Армии!», а Якир: «Да здравствует товарищ Сталин!»

Внезапно закачался пол под самим Паукером. Хозяин приказал найти лучшего парикмахера Москвы. После проверки биографии и всех связей, включая друзей детства, того аттестовали как офицера госбезопасности и приставили в качестве брадобрея к вождю. Паукер заметался, постарался выслужиться. Как-то в присутствии Гулько и еще нескольких сотрудников он вдруг заявил:

– А отец Лебедева при царизме использовал наемный труд! Я как узнал об этом – у меня яйца поседели!

Через несколько минут Николая пригласил Сталин.

– Правда, что Паукер про тебя говорит? – спросил он.

– Так точно, правда, товарищ Сталин. Я про свое происхождение написал в автобиографии и анкете. Указал, что по решению товарища Дзержинского отец восстановил его мастерские после пожара, производил в них продукцию для Красной Армии. Был до своей смерти в тысяча девятьсот двадцать пятом году директором этого предприятия. Вероятно, товарищ Паукер не дочитал до конца…

– Ну вот, а ты говорил: «Яйца поседели!» – кивнул Хозяин Паукеру. – Иди, Лебедев, работай пока!

Через пару дней состоялось партийное собрание, рассмотревшее персональное дело Паукера Карла Викторовича. Сталин на него Лебедева и Власика не пустил. Велел Гулько договориться с партийным руководством об их отсутствии.

– У вас обоих дел хватает по обеспечению моей охраны! – сказал он Николаю Александровичу. – На расстрелы тебе тоже не надо ездить. Я об этом предупредил Гулько.

На собрании Паукера обвинили во всех смертных грехах, массе ошибок, допущенных в охране членов Политбюро, связях с осужденными оппозиционерами, высказали подозрения в сотрудничестве Карла Викторовича с немецкой разведкой. Решением партсобрания Паукера исключили из партии и уволили из органов внутренних дел. Через три дня его арестовали и поместили во Внутреннюю тюрьму на Лубянке. Дело поручили вести Гулько. Это означало, что теперь он возглавит управление.

– Не жалей, Лебедев! Ты еще накомандуешься, – успокоил Хозяин. – Да и дело тебе вести не надо бы. Во всяком деле могут быть ошибки. Здесь ошибки могут стоить человеческой жизни, а расплачиваться за них придется своей!

Между тем, готовился третий Московский процесс над оппозиционерами. Ему предшествовал пленум ЦК ВКП (б). На пленуме кипели страсти. Сталин приказал Лебедеву и Гулько не отлучаться из Кремля. Двери Ленинского зала Большого Кремлевского дворца иногда открывались, и Николай с начальником могли слышать полемику между членами ЦК.

– Вы хотели арестовать меня! – визжал, обращаясь к Ягоде, новый нарком внутренних дел Николай Иванович Ежов.

– Сожалею, что не сделал этого! – отвечал его предшественник, перемещенный из НКВД в наркомы связи.