Артем Волчий - Стихи убитого

Да, труп в неделю – возможно.

Мы все ж таки спустились в овраг, его несильный уклон, ввиду свалки и опасности поскользнуться, да тоже ко дну какой-нибудь бездны прильнуть, пришлось пересекать аккуратно, старательно вновь – перешагивая, прыжками не разбавляя унылости медлительного передвижения; мы и ту, относительно ровную поверхность: всего каких-то семьдесят метров, чудом услышав кошкин говор, переходили минут восемь, а тут – аккуратным будь, семь раз отмерь, один раз…

Запнулся! – но, – Бог? – придержал меня за шиворот, я умудрился и футболкой зацепиться за какую-то палку; две беды, что нахлынули сразу, порой, взаимно уничтожаются.

Теперь меня населила доселе не наблюдаемая мной предельная аккуратность, хотя и оставалось лишь метр-полтора преодолеть, вот, всё; радостно глянул на солнце, ощутив под собой – так… проверил; да, – недвижимую ничем, твердую почву, солнце предпочло скрыться тучей, не «я не одето» каким-нибудь, а просто из презрения к существу человеческому, к этому жалкому, трусливому… что ж ты вообще тогда освещаешь вон те разноцветные стекла, раз такое всё из себя гордое, сверхчеловеческое!…

А тучи всё бились и бились за небо, каждый час-два переходило оно из рук в руки, лишь на минутки оставаясь самим собой, нещадно палимое добровольно выбранным солнцем.

Мы походили, недоумевая, по оврагу, пересекли его вдоль и поперек, и только потом обнаружили, что на той стороне, которая ближе всего как раз к домам, есть небольшая, естественная, пещерка, углубление в стене этой неуютной воронки от снаряда вечной стройки… хотя – это нам – небольшое, метр в высоту и три в ширину, а кошке, лежавшей, закутавшись в подвернувшееся, или кем-то Добрым сюда засунутое, или умной ей, самой, притащенное одеяло – это была минимум трехкомнатная квартира. Больше!

– А реально – кайфово ж ей! Это даже не три, это четыре комнаты, не? – спросил я Васю.

– Ну, три, – ой, конечно, вам, голубой крови стеклянных поместий… – Но ей и мало – сколько там котят… пять? Да, пять. Придется в одной, как вырастут, поселить двух, в другой трех, но зато самой достанется целая!

– Ты ж понимаешь, что кошки не живут с детьми-котятами? Они не люди же, – поумничал я, но опять, опять забыл… поместья…

– Да-а ладно, я сколько соседей по одному своему дому знаю – там тоже почти никто уж не живет с детьми. И так – если прикинуть – ну допустим, в каждом доме…

– Всё, всё, понял, род человеческий таки эволюционировал и мы теперь больше похожи на кошек, все, хорошо, я тебя понял. Ты скажи мне, у тебя не завалялось чего – её прикормить?

А кошка и впрямь вопрошающе, хоть и с видимым спокойствием, зная, что не тронем – даже хвост не бил в набат – смотрела на нас: «Чего приперлись? Принесли че-нить?».

– Нет. Я обычно ношу с собой палку-две колбасы, на всякий, знаешь, случай, бомжа какого накормить – но сегодня забыл… А у тебя?

– И у меня нет.

Запоздало мне, зачем-то, представился бомж, которого кормит заботливый стеклянный человек колбасой с руки. Вытряхивая психоделическую картину из головы, порванную, по лоскутку утилизируя, отныне и навеки, по кусочку, я приблизился к кошке, предупредительно – мол «только поглажу, мне нахрен не нужны твои дети!» – протянув пустую руку, но она зашипела, только что резавшее глаза спокойствие сменилось раскрытой пастью, обнажившей клинки зубов.

В овраге и тела твоего не найдут, человек, так что – подумай лишний раз…

Я подумал, и отошел. Мой товарищ-приятель, по-дружески усмехнувшись – «ай, не умеет он с ними» – сам, еще более энергично наклонился к трехкомнатной пещере, но тут уж кошка, – а котята мирно спали, черный, два серых, белый и еще черный, разглядел, наконец… – вскочила, грациозно их не тормоша, не нарушая сна кошачьего младенца – и, встав на край одеяла, как хозяйка в двери квартиры, скалкой машущая, допустим, в сторону бывшего любовника своего, что вдруг приперся к ней, семейной – и шипела, поводя головой туда-сюда, на нас обоих.

В глазах – первобытная ярость, замечательный контраст! Я же, отскочив, стоял в полный рост и наблюдал эту картину маслом: стеклянные цветы, растущие как будто б из стенки этого оврага, этой пещеры чего-то древнего, бывшего, пусть и другими видами, иным количеством лап, хвостов, да и иными усами – и кошка отгоняет туземцев цивилизации от последнего очага сопротивления живого – нам…

Мы с Васей оглянули друг друга, и, каждый с разной стороны, довольные уже одной только этой разбавкой буднего дня, пустились вылезать из оврага; кошка провожала нас взглядом, пока не скрылась в пещере; но я чувствовал, что она все еще наблюдает, дьявольские глаза все плывут за нами, рассекая воздух – не угрозою, и не предостережением даже, но советом, напутствием, сигналом.

А была бы бездетная молодая кошка, допустим, кем-то выброшенная – я бы уже нес ее к ветеринару, на осмотр-прививки… или кот, молодой…

Пожали с Васей друг другу руки, на удивление крепко – возможно, сказался разбавленный хоть каким-то громом и первобытностью день, напомнивший, что и мы тоже – плоть и кровь – и разошлись, договорившись и о встрече назавтра: ведь что, в общем-то, ещё делать?

Кровь…! Я, сделав шагов лишь пятьдесят, вспомнил, задрал штанину на левой ноге, осмотрел голень – кожа обшарпана, четыре царапины зияют содранным, крови натекло не много, не критично, и уже не течет, но хоть подорожник – не помешал бы

Но тут и кота найти нельзя – какой уж подорожник!

Штанина вновь сокрыла боевую рану, но дернул резко, задев мясо державшими ткань пальцами, ногти как раз не стрижены – ощутил прилив боли, не сильной, но неожиданной, и этим – острой, не долгой, секунда-две – но секунды и расширили диапазон мгновений.

А каково было им, Тем – кто не бетон задевал, но в кого, может, в этом же самом месте, нет, чуть ближе к центру, потому как тогда – здесь и вовсе лес был, – осколок отскочил, а рядом – следовательно – взрыв, и нет времени подумать, что не «следовательно», а осколок – это следствие, ибо бежишь, забегаешь во двор, двор еще времен Петра, коли в центре и коли не повезло, и призрак, призрак передо мной…

Много здесь призраков. Завидев стекло возвысившихся, преимущественно – по окраинам города, башен, они, ну, из числа Застрявших, думают: это, наконец, за нами, это вертикальные мосты, по которым вскарабкаемся в небо, или в космос, или сначала в космос, а потом уж в небо, прогрессом доказав веру, а то больно уж зыбка эта космическая тьма, что-то есть за ней, пятым среди четырехмерного черного «я» вокруг!…

Боль совсем уж забылась, а тем более попятилась пред болью факта; я, не дойдя автобусной остановки, совершил полный оборот, люди, что стояли рядом, – одна пожилая женщина в весеннем пальто назло скорой, в старости – всё скоро, осени, со внуком за ручку – внук держит в руках «лего», эти лего сейчас – дерьмо, в моем детстве производили лучше; две девушки вида привлекательного, но град Петров говорил, сбривая бороду: «ни-ни», и совал бумажку моего плана на ближайший день, а то и больше, – подумали обо мне, всякий что-то подумал, по-разному расшифровал мое действо, девушки переглянулись и нырнули в подошедший автобус, а я, остановившись после полного оборота, понял только одно, на том только и могущий сосредоточиться, ни мыслею не смея шагнуть ни влево, ни вправо.