Эллина Наумова - Лицо удачи

Катя невольно снова вернулась мыслями к своей квартирной хозяйке. Свежая обида была весомее, чем прежние тухлые. Безответственная девица могла бы спалить эту тесную нору и уйти. Потерять или отравить Журавлика, чтоб не мешал. Взломать закрытую комнату, поселиться в ней, а свою сдать. Обокрасть богатых соседей и исчезнуть. Устроить наркопритон. Да, и проституток сюда побольше. Связаться с лихим парнем, мастером по изготовлению фальшивых документов, и загнать жилплощадь каким-нибудь придуркам. А она? Переводы отправляла день в день. Счета оплачивала регулярно. Собаку выгуливала. Ни одной деревяшки не поцарапала, чашки не разбила, цветка не засушила. Пыль в доме не копится, занавески не прокурены, сантехника ни разу не ломалась, холодильник не тёк. И вместо спасибо – пошла вон. Да пойдет, куда денется, знает, хозяин-барин. Право собственности свято. Но неужели нельзя по-человечески, то есть заранее предупредить? Когда же все эти твари нарвутся на тех, кто покажет им кузькину мать? Только ведь не поймут, за что страдают. Бога затеребят. Волки в овечьих шкурах, а не люди.

Трифонова наконец спустилась в подземку. Клунина на ее глазах вышла из расцвеченного изнутри летними пассажирами вагона. Все такая же серьезная, усталая, миловидная. Кто понимает, залюбуется. Двинулась к скамейке и встала рядом. Суеты в ней не было ни на грош. А вот энергия чувствовалась. Катя ускорилась, будто на прием в поликлинике опаздывала:

– Ой, Анна Юльевна, какая вы рождественская!

– Приветствую, Екатерина. В смысле?

– Долго объяснять. Прекрасно выглядите.

– Можно я не буду дурой? Глупо делать ответный комплимент девушке, которая вдвое моложе. Как дела, Катя?

– Хозяйка достала своими фокусами, – неожиданно ляпнула медсестра и прикусила язык. Досчитала до трех и спросила: – Я не из-за этого звонила. Анна Юльевна, что надо делать для самосохранения, а?

– Екатерина, что стряслось?

– Ничего особенного. Хочу кое от кого отделаться.

– Надеюсь, не от хозяйки?

– Доктор, мне не до шуток.

– Слишком много пообещала не тому мальчику? – в голосе Клуниной послышалось облегчение. Она даже улыбнулась: – Самосохранение, Кать, обеспечивают всего две линии поведения: делать то, чего от тебя ждут, и делать то, чего от тебя никто не ожидал. Нехитрый набор. Самое трудное в жизни – определить, когда выгодно одно, а когда другое.

– Доктор, вы гений. – У Кати сделался отсутствующий вид.

Анна Юльевна отлично его помнила. Сказала, не очень надеясь быть услышанной:

– Не зависай тут, а то останешься без кошелька и паспорта. Или поезжай к своей знакомой, или ступай на воздух. До свидания.

Она шагнула в сгустившуюся при виде поезда толпу.

Катя медленно поднялась и направилась к лестнице. В их семье бабушка с мамой делали две грандиозные уборки. На Пасху в доме воцарялась особая строгая чистота. Она пахла выпечкой и звучала каждой отмытой стекляшкой, каждой натертой мастикой дощечкой. И раньше Трифонова думала про Клунину: «Пасхальная женщина». В Рождество было так же чисто, но не так строго – елка, лампочки, мишура. Вот Катя и назвала сегодня доктора рождественской вслух. Та, перестав бегать по участку, освоившись в высокой зарплате, начала делать прическу и носить каблуки. Всего-то и надо было, чтобы стать заметной.

Анна Юльевна тоже думала о Кате. Девочка потеряла внешнюю индивидуальность. Из стайки молодых москвичек уже не выделишь. А говорит, как прежде, загадками. «Вы такая рождественская»… И думай, что имела в виду. Лучше бы было наоборот. Но она явно продолжала делать все, чтобы ей жилось как можно труднее. Что с ней будет дальше? Продолжит взрослеть, как все. И уже не пропадет, это доктор Клунина чувствовала остро.

Трифонова и не собиралась. Кем же надо быть, чтобы сидеть в квартире, где тебя чуть не задушили? Но Анна Юльевна права, этого от нее никто не ожидал. Думали, на следующий же день и след этой убогой простыл. Сбежала. Куда медсестры бегут из убогой комнатушки? В такую же в длиннющей многоэтажке. В Новой Москве? В Подмосковье? А она найдет комнату в центре. Или, наоборот, убийца в курсе, что жертва не тронулась с места. Значит, ей действительно нечего скрывать. Потом вернулась старуха, то есть целых две старухи. И девицу выставили. Тогда эта кретинка двинула в Новую Москву? В Подмосковье? А она, правильно, найдет комнату в центре. И ни одна сволочь ее не выследит, уж потеряться в метро легче легкого, когда тебе давно не нужно читать указатели.

Эйфория грядущих перемен начала ослабевать – Трифоновой снова захотелось жалеть себя и выть. «Мне необходимо есть хоть что-нибудь, мне силы нужны», – подумала она. И зашла в супермаркет. Купила минералки, сока и несколько баночек детского пюре – овощного, фруктового, мясного. Она надеялась, что сумеет заставить себя глотать это протертое нечто. Оказалось, что еда для младенцев очень дорогая. И кто-то еще удивляется, что люди мало рожают. Произвести на свет легко. А вот прокормить при таких ценах не каждой удастся. Про одеть, обуть, выучить даже задумываться было страшно.

Вернулась домой, накормила Журавлика, опасливо съела яблочное пюре. Действительно, желудок такая пища не напрягла. Но гадость была редкостная. Как сказал один пациент, впервые отведав диетической каши: лучше смерть. И все-таки Катя была уязвлена. Медик, называется! Не догадалась попробовать что-нибудь кроме бульона! В ознаменование избавления от ненавистной жидкости Катя вывела песика гулять. У нее было странное состояние. Казалось, что она сутки двигала мебель или вскопала огород. Плечи болели и не желали расправляться. Ноги и руки немного дрожали. Типичная усталость. Но ведь она ничего не делала, только психовала и ела. Стоять во дворе, а потом ловить резвого хулигана было невмоготу. И Катя повела его по улице, обсаженной тополями лет шестьдесят назад.

Вскоре она озадачилась и сообразила, что заглядывает в арки, ища укромное, но не очень темное место, где можно пересидеть ночь, даже вздремнуть до рассвета. Пространство было знакомым. Вон справа скамейка в дворовом тупичке. А слева маленький скверик с давно не работающим фонтаном. Катя знала, что Анна Юльевна приютит, не успей она найти кров. Девчонки в общаге что-нибудь придумают из солидарности, даже если ни одной знакомой там не осталось. Но Катя ни с кем не собиралась объясняться. Никого не хотела просить. На крайний случай оставался какой-нибудь хостел. Только у нее возникла потребность в настоящей бездомности. Ночь на улице была бы пиком ее мытарств. Да, преодолимым, не гибельным. Но после него должен был наступить перелом не в судьбе, не в обстоятельствах, а в самой Кате. Ее истерически занимало, какой она будет наутро.