Эллина Наумова - Лицо удачи

Александрина же, непутевая дочь своего сумасшедшего города, выходила на прогулку, когда ей хотелось. В одиннадцать вечера так в одиннадцать, в полночь так в полночь, в час так в час. Это потом Катя убедилась, что она очень даже путевая. Многие девчонки возвращались домой совсем поздно – с работы, вечеринок, концертов. И шли себе в одиночестве, даже без подружки. Немыслимая в провинции храбрость. Москвичи вообще не боялись шастать по городу в любое время. А их привычка выскакивать среди ночи в ближайший магазин, не глядя на часы, только потому что засиделись и кола с чипсами кончились, приводила Трифонову в ужас.

Когда соседка впервые пригласила ее гулять ночью, Катя запаниковала и отказалась. Александрина не настаивала, собралась и ушла. Несговорчивая медсестра пробеспокоилась до ее возвращения и решила, что больше одну не отпустит. Пусть Александрина дура, пусть искушает судьбу, но если с ней что-нибудь ужасное приключится, оправданий у Трифоновой не будет. Ведь могла час потратить на человека. Самой полезно было бы размяться. В следующий раз она приказала себе сопутствовать. Дался выход тяжело. Зато сразу все выяснилось про тишь, гладь и благодать столичного центра. После закрытия метро в нем оставались только свои. И своих было очень мало.

Прогулки больше не были обязаловкой. Катя не сходила с ума, если Александрина гуляла сама по себе. И соглашалась пройтись вместе довольно часто. Она перестала бояться ночных улиц. То есть переставала. То есть заставляла себя переставать.

Катя покосилась вправо. Александрина все так же молча шествовала рядом и неудержимо зевала в обтянутый лайковой перчаткой кулак. Снотворное поздней вылазки начинало на нее действовать.

– Давай-ка разговаривать, – милосердно предложила Катя.

– Неужели решилась?

– Деваться некуда. Ты сейчас заснешь посреди улицы, а мне тебя на себе домой нести.

– Что тут нести? Ермолаевский перешли.

– Все равно тяжело.

– Но у меня нет лишнего веса.

– У меня тоже, – вздохнула спутница. – Разве что твой будет. Слушай, ты помнишь, как я переезжала?

– А то, – улыбнулась Александрина. – Явилась утром с вещами, продрыхла два часа. Я начала готовить завтрак, можно сказать шампанское на лед поставила, думала, отметим. Но ты вдруг понесла ахинею про жалость к старикам, детям и дворнягам и умчалась. Я даже оробела.

– Ты? Не смеши, пожалуйста.

– Ну, тогда не оробела. Подумала, что девица не в себе. Вот это точно.

Они вошли в дом и поспешили каждая в свою комнату. Кате хотелось быстрее лечь под теплое одеяло и довспоминать, как она жила после нападения Кирилла, как переехала сюда. Боль и страх, растворенные в ее крови, сконцентрировались наконец в одном месте. Стали уродливым прыщом, который видели все. Его необходимо было выдавить. На юный мазохистский азарт, сопутствующий этому занятию, Трифонова не рассчитывала. Но избавиться от гнойника очень хотела.

Перестав тупо шептать: «Большая Садовая», Трифонова опустошила три баночки детского пюре. Потом накормила Журавлика и выгуляла его. Второй день она всем своим существом чувствовала, как рутина пожирает минуты, часы, дни, годы жизни. А раньше громче всех кричала, что дисциплинирует. Зачем? На кой черт дисциплинироваться готовкой, мытьем посуды, уходом за собакой? Нравится – делай, не нравится, но вынуждена, – терпи, стиснув зубы. Только не оправдывай бессмысленные действия самосовершенствованием.

Катя аккуратно уложила в сумку зимнюю и демисезонную одежду и обувь, твердя явно почуявшему недоброе Журавлику:

– Ничего страшного, я просто сдам эти вещи на хранение, здесь очень маленькая темнушка.

Александрина напомнила, что Катя явилась смотреть квартиру с баулом. Это правда. Но то был первый баул, а не единственный. Это она из общежития ноги уносила с одним тощим чемоданом. С тех пор тряпок скопилось на целых три баула, за раз не унесешь, а на такси денег взять было негде.

Она почти бежала к метро. Почти – из-за своего груза, он был не столько тяжел, сколько неудобен, и равномерно молотил по щиколоткам. Катя еще не обвыклась в своем везении. Ей вдруг стрельнуло в голову, что не только Анна Юльевна умела читать, писать и звонить. Мерещилось, будто незнакомке с Садовой обрывали телефон желающие разделить кров, пока Трифонова возилась. Непростительное промедление для человека, которому некуда деваться.

Она немного успокоилась, лишь выйдя на Триумфальную площадь. Никогда не была, но в старых фильмах видела, как молодежь читала стихи и назначала свидания возле памятника Маяковскому. У нее возникло странное ощущение. Будто она не в реальном месте, а в телевизоре, который его показывает. Стоит, пытается сориентироваться на местности и сама же за собой наблюдает из кресла. И что видит? Девчонку с баулом, которая сильно нервничает. От решения судьбы ее отделяет меньше километра. И надо всего лишь пройти это невеликое расстояние быстрым шагом.

Однако как всегда незнакомый путь показался долгим. Нажившаяся, по ее собственному выражению, в мегаполисе Катя все еще удивлялась. Сколько же сил и времени тратилось на то, чтобы глазеть по сторонам и читать таблички на домах. И какие они длинные, эти незнакомые дома.

Дверь ей открыла девушка лет двадцати восьми. Не только возраст, но и прикид у них был одинаковый – драные джинсы и свободные футболки с непрокрашенными швами. Белые сникерсы одной красовались в прихожей, у другой такие же были на ногах. Трифонова понимала, что это равенство кажущееся. Двадцать восемь плюс-минус, нет, все-таки плюс три, а то и пять лет. Рванина и варенка не запредельной стоимости, но на порядок дороже, чем у нее. Такие тряпки уже выгоднее покупать за границей, чем в Москве. Обуви это также касалось. Но, в общем, внешние признаки говорили о том, что девушки могут стать тем, кого Анна Юльевна называла компаньонками.

– О, привет, соседка! Добралась целой и невредимой? Заходи.

Трифонова невольно поежилась. Она узнала этот высокий, звонкий, громкий, но не резкий голос. Таким все десяти-, двенадцатилетние отличницы и активистки воспевали на торжественных линейках свою распрекрасную школу. А перед Катей стояла взрослая молодая женщина. «В каком же состоянии я была утром, если по телефону эти звуки показались нормальными?» – подумала Катя. Ей еще не раз предстояло услышать, как трубка каким-то чудом делала несвойственный возрасту тембр просто юным и задорным. Ни у кого не возникало опасений, что стоит собеседнице разволноваться, как он превратится в оглушительный визг. Более того, обладательница нестандартных связок выгодно его эксплуатировала, отвечая на звонки в редакции модного журнала. И еще со временем Кате стало ясно, что никакого урона чужим барабанным перепонкам этот вызывающе девчачий голос нанести не может. И сквозь смех, и сквозь слезы, и сквозь страх он звучал одинаково.