Геннадий Тарасов - Голос. Повесть

А примерно через неделю Фила точно электрическим жгутом ударили. У них был выходной, и он собрался куда-то ехать. «Ненадолго смотаться в одно место» – так он это называл. И не конкретизировал. А она и не настаивала, потому что лично ей было сказано: «Скоро вернусь, и куда-нибудь сходим поразвлечься. Чтобы была готова». И вдруг случился тот самый электрический удар. Фил носился по квартире, выворачивал на пол ящики, все опрокидывал и пинал подворачивающиеся под ноги стулья. Взгляд его был ужасен, сам он был возбужден и выглядел в высшей степени необычно. В таком состоянии он пребывал примерно с полчаса, потом его то ли осенило, то ли поразило, а скорей всего – и то, и другое сразу. Он вдруг остановился посреди комнаты и со странной звенящей интонацией (со звоном в голосе) произнес: – Соня! И такой то звоночек прозвенел, что Лордиз сжалась и заочно пожалела сестру – какой бы она ни была. Фил же подступился к ней самой.

– Где твоя сестра – блондинка?

– Откуда мне знать, – прикрылась щитом незнания Лордиз. – Ты же в курсе, что мы с ней сто лет не виделись. Понятия не имею, где она. Что случилось-то?

– Так, пропало кое-что. Чужое, не мое, мне лишь на хранение дали, и вот теперь пропало. Я думаю, что это твоя сестренка. Ты ведь не брала? Ничего не брала?

– Ничего не брала, – не моргнув глазом, подтвердила Лордиз.

– Значит, Соня, больше не кому. Ох, лучше бы она этого не делала! Подавится ведь, дура белобрысая, столько ей не съесть. Где ее искать?

– Не знаю. Точно не знаю! Ветра в поле!

– Лучше бы ты знала, поверь мне. Лучше бы ты это знала. Ладно, оставайся здесь, жди меня. Попробую найти твою… родственницу. Это может занять время.

Он поднял с пола куртку, которая свалилась с перевернутого им же стула, и, не сказав больше ни слова, вышел. Потом она услышала, как под окнами заворчал мотор его машины. Свет фар проник сквозь стекла, стек по стене куда-то в угол и исчез. Вечер только начинался, но обещал быть очень долгим. Тревога вновь окутала ее своим саваном.

Фил заявился далеко за полночь.

А ровно в полночь в квартире пробили часы. И ничего не было бы в том удивительного, если бы хотя бы раз до того, хоть однажды в их совместном бытии они поступили бы точно так же. Ничего подобного! Ничего подобного. Они, сколько их помнила Лордиз, всегда тихо висели на стене и в силу возраста кряхтели медным своим механизмом – когда не забывали подтянуть гири. А тут вдруг пробили, нащупав внутри себя неведомые никому струны.

«Недобрый знак, – подумала Лордиз. – Недобрый! Или – добрый?»

В общем, она оставалась в неведении и раздумьях до самого возвращения Фила.

– Расслабься, детка, – войдя, сказал он с улыбочкой, которой, наверное, улыбалась бы сама смерть. Лордиз не понравилась та его улыбочка. Но:

– Расслабься, детка. Все удалось утрясти, – и вновь блеснул той самой улыбочкой, и снова Лордиз стало не по себе. Но решила все же, что знак – тот, от часов, – был добрым. Потому что, с какой стати он должен быть другим?

– Нашел, что пропало? – спросила она. – Соня взяла? Вот какая!

– Вот такая Шая-Вая, – в ответ как-то невпопад продекламировал Фил. – Чундер-Мундер вот такой, там и дырочка большая, и крючочек – ух! – какой!

Лордиз готова была поклясться, что знает эти стишки. Давным-давно, в далеком ее детстве они промелькнули в ее обиходе, но где и при каких обстоятельствах сейчас уже, пожалуй, невозможно было вспомнить. Наверное, как и остальные детские стишки, которые она знала когда-то, они возникли в детстве сами собой, и в детстве же остались, неотъемная его часть, воздух его и естество. Но откуда мог узнать их Фил? И для чего, в конце концов, воспроизвел? Странно как…

А Фил хитро на нее посмотрел, улыбнулся и обнял за плечи.

– Ладно, – сказал. – Перевернули страницу. – С завтрашнего утра – новая жизнь. Завтра же понедельник? Правильный день для любых начинаний.

И никогда больше после того вечера ни историю с Соней, ни детский стишок про Шаю-Ваю он не вспоминал. Лордиз же еще какое-то время волновали эти воспоминания, но потом ей все же удалось запереть их в том чулане, из которого под воздействием травки извлекла теперь. И что теперь со всем этим багажом было делать, она не представляла.

Так сидела она, забравшись в кресло с ногами, курила, вспоминала давнюю историю с Соней, и разные другие истории вспоминала. А потом подумала, что, пожалуй, никогда не знала Фила по-настоящему, наблюдая и любуясь тем образом, который он сам создавал для всех и для нее в том числе. Настоящего Фила она не знала, да и не хотела, видимо, знать, сочинив Фила другого, своего, которого любила и от которого хотела рожать детей. Теперь уже поздно, поздно узнавать… Или нет?

Словом, было над чем задуматься девушке с татуировками.

Она и думала.

А когда голубой туман в голове слегка рассеялся, она придумала, что неплохо было бы встретиться со свидетелем. Ну, с тем, который якобы видел, как Фил сиганул с моста. Интересно, во сколько это было… Да и что он, свидетель, сам там делал? Подумав еще немного, она достала из кармана куртки карточку и набрала номер. «Вообще-то, это не положено… – ответил высокий полицейский, – Но думаю, что большого нарушения в этом нет. Записывайте…»

* * *

Лордиз набрала полученный у полицейского номер свидетеля. Точней – свидетельницы. Тому, что очевидцем происшествия стала женщина, она как-то даже не удивилась. Наоборот, подумала, что иначе и быть не могло. Фил вел дела с мужчинами, это да, но вся его жизнь каким-то странным образом – да и странным ли? – увивалась и устраивалась вокруг женщин. Фил сам, конечно, об этой грани своего таланта молчал, но, сколько историй ей поведали другие! Лордиз вдруг осознала, что всегда была одной из многих, пусть и находилась по отношению к другим в привилегированном положении, была на полкорпуса впереди всех, поскольку жила с ним вместе, и что ее желание стать единственной для Фила было слишком амбициозным и вряд ли выполнимым. Но это был голос разума. Рацио. Чувства ее не высказывались вслух, но очевидно, что были настроены иначе.

Свидетельницу звали Майя Ангелос.

– Приезжайте, – сказала та бесцветным голосом, как мог бы прозвучать, наверное, автоответчик, если бы формулировал фразы самостоятельно. – Я дома. Адрес у вас есть?

– Есть, я узнала в полиции.

– Хорошо, я вас жду.

«Странно, – подумалось Лордиз. – ни удивления, ни раздражения, ни других эмоций. Словно все так и должно быть».

Солнце приближалось к полудню, когда она оседлала свой байк. Тихий, наполненный первым теплом, прошиваемый пробными трелями вновь задумавшихся о потомстве птиц, прозрачный и трогательный в своей весенней подлинности день предполагал другие заботы и вел с населением неспешный разговор совсем на другие темы, чем те, что волновали Лордиз. Но что уж тут поделаешь, что есть, то есть, не мы выбираем несчастья, что сваливаются нам на голову, поэтому – не раздражайте своими птичками и прочими букашками. А если уж имели наглость втянуть во все это, имейте и соответствующее понимание, и не мешайте!