Стефания Вишняк - Испекли мы каравай… Роман

Перебредя через арык и оказавшись на своей поляне, где мирно паслись их гуси, она упала лицом в траву и разрыдалась по-настоящему, потому что в ее одинокой и ранимой восьмилетней душе скопилось столько горечи, что внутри ей уже не хватало места.

Услышав прямо над ухом необычайно миролюбивое гоготание своих гусей, она приподняла голову и, несмотря на переполнявшую ее горечь, удивилась: вся стая, словно по-настоящему сопереживая, явно, разделяла боль Олькиных страданий…

Ничего подобного за ними она никогда раньше не замечала и, вообще, не помышляла о том, что ее гуси способны на такое… Стая взрослых гусей со своим совсем еще молодым потомством, медленно приближаясь, обступила Ольку и, кивая головами на вытянутых шеях, то и дело пригибая клювы к земле, утешающее гоготали, мол, не плачь, не плачь, Оль-га-га-га… Не стоит так убиваться… Ничего страшного ведь не произошло… И дальше все будет хорошо… Вот увидишь, га-га-га… Только не плачь, ага, ага?…

Потрясенная таким необычайным поведением гусей, Олька поднялась на колени, и её вдруг осенило, что гуси, как никто другой, понимают ее, выражают ей свое сочувствие, утешают, и будут так успокаивающе гоготать и смотреть ей прямо в глаза, пока не убедятся, что она окончательно успокоилась, перестала плакать и тревожиться. «Гуси-гуси… Унесите меня далеко-далеко отсюда… Потому, что… потому что меня здесь никто не любит… и даже мама…» – растрогавшись, бормотала она, едва сдерживая вновь подступающие рыдания. Но, испугавшись, что если она таки разревется и гуси, чего доброго, подумают, что они только зря старались ее успокоить, Олька, сделав над собой усилие, подавила возникшую к себе жалость и, еще всхлипывая, прошептала:

– Спасибо, гуси… Я вас… очень… очень люблю…

С наступлением сумерек на поляну прибежал Павлик, растревожил своим появлением уснувших гусей вместе с Олькой, и сказал, что его прислала мама, что она уже не злится на Ольку, и что краска, оказывается, высохла так быстро, что следов от того комка земли на полу вообще не осталось…

Сие означало, что мама Ольку простила. И они с Павликом погнали гусей домой.

Как-то Толька, будучи еще первоклассником (это произошло, как только они переехали), примчавшись на всех парусах из школы, сообщил маме, что он получил свою первую в жизни «пятерку». Но мама, не желая показать, что разделяет с ним эту радость, сказала, чтобы тот шибко не возгордился, потому как самая первая оценка еще ни о чем не говорит.

Тем не менее, вечером мама шепнула на ушко приятную новость отцу, который отужинав, подозвал Тольку и поинтересовался:

– Ну, шо там о такое, ты о то припёр домой у своём портфеле, га? Чем сегодня сынок пор адуеть б атько?

– Как будто, вам мама не сказала… – подозрительно косясь на отца, пробурчал Толик.

– Та ничего мне твоя заср ата мама не говорила! Ну, так шо о то, дв оечку принес, чи шо? Ох и тяжёла ж, наверна, была о та двойка…

– И не-а…И не двойку… – интриговал Толька, бурча себе под нос.

– Ну, тагда – тройку? Ага, значить троешником у нас Толька о то б удеть. Молодец, сынок!..

– И не-ет…

– А шо, тада, если не двойку та не тройку?

– Да гадскую пятерку получил… – Приглушил, как мог свою гордость Толька, очевидно приняв таки к сведению замечание мамы.

– Та ну-у?! Та не можеть того быть! Ну-ка, покажи мне свою «г адску» пятерку о то… – искренне засмеялся отец.

Полюбовавшись пятеркой сына, отец закрыл тетрадку:

– Во-от, Толька, учись, учись, сынок. Шоб не дворником о то, та не трахтористом, та не пастухом жеш тебе пришлося о то рабо… – он внезапно прервал назидательную речь и, после паузы, продолжил, но, уже достаточно серьезным тоном, – Шо-то я не по-онял… Толька!

– А! – от неожиданности Толька даже подскочил.

– Хто ж это тебе тетрадку о то подп исувал?

– Мама… – недоуменно взглянул на отца Толик.– А че, красиво же…

– Это почему о тут о то… понадп исана не моя о то хфамилия, а о той ст арой карги, га? – лицо отца мгновенно приняло выражение крайней озабоченности.

Но вместо Тольки на вопрос отца отреагировала мама, которая в это время перебирала в углу картошку:

– Тю-ю, совсем сдурел… Так у всех жеш четверых метрики на мою фамилию. Или забыл, шо сам же метрики и выписывал им всем? Вот, хто старый, а меня тока и знает, шо обзывает, – ко всеобщему удивлению, необычайно спокойно, даже не разгибаясь, ответила она.

– Так тада, оно… о то, шо?.. Выходить, шо надо теперь о то… регистрироваться, язви, чи шо?.. – сам же и ответил на свой вопрос отец, красноречиво почесав затылок. И после небольшой паузы продолжил, но уже более шутливым тоном, – Вых одить, надо здаватца та засп исуваться, язви… Та с этою жеш вашей ма-амою, будь она не л адна… Чи – с этой Г ашкою… чи с Салап этею… И с этою стар ючею каргою мне о то теперь записуваться?.. Та никада у жизни! Та на г ада оно здал ося, шобы я о то…

– И никуда ты не денисся, старый Хрыч, – перебила его мама, – И законы эти – не я понавыдумывала… Та можно и не регистрироваться; пускай тада все четверо так и продолжают мой род. С моих жеш родных пошти никого вже не пооставалося – с продолжателей Вишняк а, – отвлекшись от ведра с картошкой, не реагируя на шутки отца в свой адрес, вдруг задумчиво предложила мама.

– Болт аить, шо попало: буд-то хто с моих о то остался… Ишь, гр амотна как аона нашл ася… Шаманаиха!

– Та как это не осталося твоих, када у Ивана Славка, уже два года, как родился?

– Та на шо мне той Славка? Нет уж, стара карга, дудки! Мои кровные сыновья и б удуть о то под твоей – заср атой о то хфамилией жить ус южисть? Та никагда, пока я живой, о того не б удеть!! Не-е-т, дорогушечка, девки о то – временный товар, нихай им твоя хфамилия и достаётца. А Толька с П аукой будуть тока Журбенко и – точка!! Мои сыновья, шо хочу, то и делаю! Завтра же заеду у сельсовет, та узнаю там, шо к чему… Надо, Катя, срочно записуваться, язви их у душу…

– Та, как хочешь… Ну-ка, подержи мешок, – высыпая из ведра картошку, меланхолично согласилась мама.

Так, благодаря Толькиной «гадской» пятерке, спустя двенадцать лет после знакомства с отцом, мама приняла его предложение руки и сердца.

На следующий день отец полушутя-полусерьезно спросил у Аньки с Олькой, хотят ли они носить его фамилию. Анька сказала, что она уже привыкла к старой, поэтому предпочитает остаться на маминой фамилии – Вишняк.

А что до Ольки… Мамина фамилия ей-то нравилась, и даже очень, но, поскольку впервые в жизни ее, еще дошкольницу, удостоили чести предстать пред выбором, она и предложила всей семье свою версию: выбрать не из двух, а из трех – еще более красивых фамилий, и стать всем, например, Солнышкиными, Цветочкиными или Ромашкиными.