Наталья Колмогорова - Когда ты был Богом

Вокруг собралась толпа, кто-то истошно кричал:

– Милиция! Милиция!

Лёнька вдруг сразу как-то устал и опустился на грязный асфальт.

Вокруг него, источая ароматы, валялись пирожки – с капустой, с картошкой…

Лёнька подобрал лежащий рядом пирожок, сжал в кулачке, и горько заплакал.

– Где болит, мальчик?

– Где милиция?

– Где этот чёртов Потапов?

И никто не догадался, что плачет Лёнька не от боли, а от того, что не смог защитить бабушку и спасти её вкусные пирожки…

– Мамо, может, куриного бульону хотите? – Циля в десятый раз спрашивает об этом свекровь.

Домна второй день лежит среди высоких взбитых подушек и встаёт только «по нужде».

Потапов, не дождавшись приглашения, сам явился в гости.

Не снимая грязной обуви, он бесцеремонно ступил на разноцветный самотканый половичок, лежащий у порога.

Лейтенант, не скрывая любопытства, обвёл глазами комнату:

– Так-так, пристроилась, значит… к хорошим людям – под крылышко?

Потапов нехорошо улыбнулся.

Циля выдержала его наглый и цепкий взгляд.

– Никшни, Потапов! – крикнула из-за занавески Домна. – Не смей забижать Цилю!

Потапов недовольно крякнул и опустился на табурет:

– Давай, Циля, рассказывай: что ты видела в тот день, а вернее – ночью.

Циля молчала.

– Хорошо, я тебе помогу… Ты видела кражу гастронома – ведь так?

Циля недоверчиво кивнула.

– Вот за это тебя, как свидетеля, и хотели убить, – удовлетворённо, будто и сам об этом давно мечтал, сказал Потапов.

Циля вдруг заметно занервничала:

– Гражданин Потапов… товарищ дорогой, их нашли? Всех нашли?

– Нашли бандитов, в городскую тюрьму вчера отправили.

– Слава тебе, господи, – подала голос Домна.

– Скажите, а Чека жив ли?

– Шо, старая любовь не ржавеет!? – подмигнул Потапов и засмеялся.

Женщина как-то неумеючи размахнулась и ударила Потапова по щеке.

Лёнчик зажмурился от страха…

Потапов вдруг сник, достал платок:

– На самой окраине нашли вашего Чеку. Мёртвым. Пять ножевых ранений.

– Как же так?… Нет-нет… Как же так? – залепетала Циля.

Потапов впервые по-доброму взглянул на женщину:

– Может, побоялись, что он видел… Может, Чека и сам на след напал. Не знаю…

– Царствие небесное, – вздохнула Домна. – Жалко как – хороший был мужик.

– Повезло тебе, Циля Иосифовна, что в живых осталась – видно, спугнул кто-то… Так что надолго не прощаюсь – придётся давать показания.

И Потапов ушёл, а на столе остался лежать забытый им, кипельно-белый носовой платок…

Вот она, окраина города! Где-то здесь нашёл своё последнее пристанище Чека, а по паспорту – Иван Петрович Черкасов.

Бурьян да крапива, дикая алыча и тёрн…

Лёнчик кладёт в рот несколько чёрных ягод и морщится, кисло – до горечи!

– Мамо, – цепляется Лёнька к Циле, – а когда мы поедем на море?

– Скоро, сыночек, скоро…

– В отпуск уйду – и поедем, – обещает Микола и обнимает жену за плечи.

– А я хочу, чтобы сестрёнка родилась! – набравшись храбрости, кричит Лёнчик в лицо матери и бежит в сторону дома.

Босые ноги его поднимают с грунтовой дороги лёгкое облачко пыли…

Там, дома, Лёньку ждёт бабушка, новая книга со сказками и вкусные бабушкины пирожки.

Со стороны вокзала, встреч Лёньке, летит южный горячий ветер, донося знакомые с детства слова:

– Граждане… жиры! Поезд… осторожны… счастливого… пути.

Доброго тебе пути, Лёнька!

ЁЖИК КОЛЮЧИЙ

Звон капели рассыпается, дробится на мириады солнечный брызг.

Апрельское солнце, просвечивая сквозь штору, оставляет на листе раскрытой тетради яркие кляксы.

Катя накручивает на указательный палец прядь каштановых волос: раз – завиток, два – завиток…

Сердце Кати то громко стучит в унисон с капелью, то замирает на высокой ноте, словно прислушиваясь к новому, незнакомому чувству.

Катя готова отдать Андрею всё, до последней капли: каждую улыбку, каждую минуту своей пятнадцатилетней жизни. И даже – кровь.

Хотя лишней крови у Кати, между прочим, нет.

Катя принадлежит Андрею от макушки – до кончиков пальцев, но мама думает иначе.

Она считает, что дочка – неотъемлемая часть её самой: и Катин носик, и глазки, и даже маленькая родинка на правой щеке.

Именно поэтому мама так бесцеремонно отворяет дверь в Катину комнату:

– Котёнок, сходи за хлебушком, а?

Вот так всегда! Только-только размечтаешься и – бац! – с облаков на землю.

То хлеб закончился, то посуду надо помыть, то вынести мусор…

У Кати есть, как минимум, две причины не идти в магазин: первая – лень, и вторая – тоже лень.

– Мам, я сейчас не могу, я к контрольной готовлюсь.

И Катя старательно чертит абракадабру, прикрывая тетрадь ладошкой.

Было бы хорошо, если бы мама надела свой бежевый плащ, чуть подкрасила губы и отправилась в Гастроном, что находится за сквером.

– Неужели и я когда-нибудь стану такой занудой, как мама?

Этого Катя боится не меньше, чем заболеть неизлечимой болезнью.

Мама долго-долго смотрит на Катю…

Катя вздыхает и захлопывает тетрадь:

– Ма-аа, ну сейча-аас… иду-уу.

Катя достаёт точилку и снимает с карандаша замысловатую стружку, почти так же, как мама снимает стружку с Кати:

– Дочка, уроки сделала?.. Почему не сделала?.. А бабушке звонила?.. Почему не звонила?

– Н а-до-е—ло-о-ооо! – хочет закричать Катя, что, впрочем, иногда и делает.

Мама при этом затыкает уши и уходит прочь.

А Катя всё ещё тянет время…

Часы на стене – тик-так, капель за окном – дзынь-бульк… Весна!

Мама стоит в дверях и ждёт, руки – в боки.

От неё даже пахнет не так, как от нормальной женщины – не пирожками, не духами, а стерильной чистотой.

Катя давно знает «на отлично», что ангину вызывают стрептококки, что в кишечнике живут бифидобактерии, а туберкулёзные палочки есть в каждом организме.

Знает по той простой причине, что мама работает терапевтом в местной поликлинике.

Кате приходится терпеливо выслушивать мамины нотации на самые скучные темы:

«О вреде никотина и алкоголя», «О болезни немытых рук», «О нежелательной беременности»…

– Катерина, так ты идёшь за хлебом или нет?

Если мамин тон становится безапелляционным, приходится подчиниться:

– Сейча-аас, иду-уу, – лениво тянет Катя.

Она со скрипом отворяет дверь подъезда и жмурится от солнца.

Оно, солнце, словно перевыполняя план по теплоотдаче, греет от всей своей жаркой души.

Остатки снега, словно подтаявший сахар, лежат вдоль обочины, и ещё немного – с северной стороны пятиэтажного Катиного дома.