Святослав Савенков - Вселенная Надзора. Исправительные работы

Устало вздохнув, Ортега сунул телефон в карман и побрел к метро.

Добравшись до угловатого унылого здания, Ричард Ортега остановился недалеко у входа, чтобы докурить сигарету. После нескольких дождливых недель воздух пропитался влагой, на улице стояла холодрыга. Царапающий ветер, налетавший иногда неведомо откуда, неприятно задувал за высокий воротник куртки и резал по глазам.

Докурив, Ортега бросил окурок в засаленный ржавый мусорный бак и с усилием раскрыл ведущую к станции метрополитена дверь, которая чуть было не ударила его из-за сквозняка по носу. Двери на входах в метро вообще любили вытворять разные опасные фокусы, о чем Ортега, привыкший к комфорту служебной машины, успел напрочь позабыть.

Приложив к турникету свою карточку гражданина, Ричард меланхолично прошел вперед и неспешной походкой начал спускаться на станцию. Он выглядел – да и был – человеком, который твердо уверен, что ближайшие дни окажутся хуже некуда, а сделать по этому поводу ничего не удастся, поэтому вполне естественно можно позволить себе расслабиться и не спешить.

Вокруг Ортеги сновали люди, множество людей, работавших в центральных Блоках. Метрополитен являлся для них основным средством передвижения, охватывающим своими разноцветными ветками-щупальцами весь город. Взглянув на висящую под потолком карту подземки, Ортега мельком отметил названия станций: «Площадь гражданского единства», «Дворец Структур», «Театр имени Стефански»… Среди них затесался и «Проспект путча 2020 года».

Ричард мысленно усмехнулся: почему-то это был один из любых для него осколков прошлой жизни, имевший отношение еще к временам прежней власти. Многие станции метро, когда-то называвшиеся иначе, сейчас носили имена, прославляющие построенное Советом Структур гражданское общество и великих послевоенных деятелей. Путч же 2020 года был чем-то, можно сказать, бунтарским для Ортеги. Он не относился ни к Совету Структур, ни к достижениям граждан города, ни к каким-то архитектурным шедеврам. Нет, это был кусок той еще, старой жизни, которая была знакома людям только по полувековой давности кинопленкам, фотографиям да рассказам уходящий стариков. А немного бунтовать, наслаждаться чем-то, не относящимся к работе, к партии, к реальным проблемам, для Ортеги было приятно, вот пусть даже так, пусть даже про себя.

Бывало, он задумывался над тем, чем вызвана эта его психологическая черта, но никогда особо не стремился действительно во всем этом разобраться. Слишком оторвано оно от повседневных обязанностей, слишком мало и бессмысленно по сравнению с постоянно наваливающимися на работе заботами. Просто маленький огонек в темноте вечных нервотрепок.

Дождавшись старого, с потрескавшейся серебристой краской поезда, Ортега уселся на свободное место у дверей и, скрестив руки над портфелем на груди, прикрыл глаза. Как это обычно и бывало, он практически сразу погрузился в чуткую полудрему, в то время как в голове его медленно, словно огромные валуны, по грязи перекатывались ленивые мысли: о расследовании, о его отделе, о пропаганде СГБ, о станции, названной непонятно кем в честь события, которому минуло так много лет.

Ортега вынырнул из круговорота мутных мыслей с голосом, назвавшим нужную ему станцию. Голос принадлежал Елене Фроловой, диктору Единого новостного агентства. В сущности, она зачитывала все, начиная от пресловутых новостей и заканчивая объявлениями в метрополитене и автобусах. Ортеге ее голос нравился, но его раздражало, что женщина сопровождает граждан вот уже лет двадцать везде, куда бы они ни направились. Наверняка это было какой-то психологической уловкой сгбшников. Ричард как-то пытался представить себе, что было бы, если объявления в трамваях зачитал кто-нибудь другой. Не удалось.

Выбравшись на улицу, Ортега направился перпендикулярно основному потоку текущих вокруг людей, во дворы. Он специально вышел из метро раньше, не доезжая одной станции. Площадь вокруг «Силовой», от которой рукой было подать до комплекса Департамента, уже наверняка, несмотря на сравнительно ранний час, была забита злобным людом. Гражданский марш согласовывался с руководством города оппозиционными лидерами аж несколько месяцев, ожидалось порядка сотни тысяч человек. Несмотря на возбухающее время от времени недовольство граждан, проявляющееся в виде митингов и забастовок, таких массовых гражданских волнений Ортега в последние годы не припоминал. Хотя ругаться людям было на что. Ричард, как сотрудник одной из самых критикуемых и ненавистных в обществе структур это прекрасно понимал.

Митинговали против постоянно повышающихся налогов, против понижающегося качества еды, против все более частых сбоев в поставках мяса, против совершенно не работающего министерства здравоохранения, против устаревшего сверх всякой меры Комитета по чрезвычайным ситуациям. Недовольство вызывал беспредел сотрудников силовых структур, учащающиеся закрытия школ, постоянные сбои в работе десятилетиями не обновляемых средств транспорта. На всех уровнях государственной службы, вне зависимости от министерства, процветала коррупция, обеспечивающая полнейшее несоблюдение столь котируемых в средствах массовой информации и политике Совета Структур гражданских прав и свобод. Механизмы, приводящие нынешнюю систему в действие, были выкрашены в яркий зеленый цвет баснословных бонусов, обещанных властями элите. Бонусы эти гарантировали верхушке города очень сытую жизнь, оставляя абсолютное большинство граждан за бортом жизни хотя бы просто спокойной.

Граждане винили Совет Структур, Парламент и Президента Картера лично: за отвратительную экономическую политику, за стагнацию в работе министерств и служб, за неспособность предотвращать деятельность террористов, за отсутствие элементарной поддержки бизнеса, за все на свете. Картер, как персонифицированное зло получал основной удар, хотя на личных встречах с ним оппозиционеры вдруг теряли весь свой пыл. Критиковали президента, в общем-то, заслуженно, потому что совершенно очевидно именно он и его приближенные создали ту систему, которая десятилетиями угнетала жителей города. Ортега и сам до колик в почках не любил нынешнюю власть и в особенности президента, занимающего пост уже два десятка лет, имеющего наглость раз за разом изображать участие в выборах, результат которых сам же и предрешал.

При жизни в запертом городе, осаждаемом аберрантами, окруженном зараженными биологическим оружием пустошами, людям просто необходимо было верить, что когда-нибудь – завтра, через год, два, десять лет – все это закончится. Или хотя бы пойдет на улучшение. Правление Картера, поначалу обнадеживающе стабильное, даже в чем-то прогрессивное и уж точно весьма жесткое, сильное, привело в результате к тому, к чему привело.