Анатолий Резанович - Полынь-вода

– Еще есть, – кивнул Копыш. – Как не быть?..

– И много?

– Умных много не бывает.

– Таких, как ты, да…

Долив себе в граненый стакан пива, Прогудин отпил. Ему захотелось рассказать Леньке о своей жизни, своих мыслях, в чем-то схожих и даже одинаковых, но сказал он совсем другое. Сказал то, чего он, старший мастер цеха, не мог не сказать.

– Ты прав и в то же время не прав, – рассудительно, насколько позволяло его состояние, заговорил Сергей Борисович. – Прав в том, что не все у нас так, как говорят об этом и показывают. Но что из того?.. Мы-то все видим. Оно, это все, у нас перед глазами. Сегодняшнее, конечно… А за то, что было вчера, мы не отвечаем. За сегодняшнее отвечаем, да… Так вот. Жизнь наша действительно не такая, как в кино, а трудная. Хотя вроде все есть. И одежда, и обувь, и техника, и питание. Но вот хорошей одежды, обуви, надежной техники и даже продуктов, южных, скажем, не хватает. А есть вообще дефицитные товары. Мебель, к примеру. Что у нас, леса мало?.. Его завались. По всему Союзу. И у нас в республике, и на Украине, и особенно в России. Возьми Сибирь… Это же тысячи квадратных километров первосортного леса, миллионы кубов… Валяй, делай любую мебель, в любом количестве. Не делают. А почему?.. Мебельных производств мало. А настоящих мастеров мебельного дела не так просто найти. Но не только в этом дело. – Прогудин провел главным и указательным пальцами по красным глазам, зажмурился на минуту. После этого продолжил: – Не только… Отучили нас качественно работать, потому что платят практически всем одинаково. Хороший работник, плохой – получай зарплату. Среднюю. А что такое средняя зарплата. Это, если говорить о промышленности, примерно 150—180 рублей в месяц. Одному – чуть больше, другому – чуть меньше. Но только – чуть, чтобы все довольны были. А так нельзя. Мастеровитый работник должен получать в два, а то и в три раза больше обыкновенного ремесленника… Вот когда так будет, то мы эту Америку догоним, о чем еще Никита Хрущев мечтал, в хвост ей дадим, в гриву добавим, а потом и перегоним… И тоже в модных костюмах, платьях ходить будем, потому что новые технологии создадим, производительность повысим. Так-то…

Прогудин замолчал. Ничего не говорил и Ленька.

V

После Дня Победы в редакции было тихо. Сквозь большое окно в кабинет падал яркий свет. Почему-то хотелось спать.

Беляков растер лицо ладонями и уставился на конверт. На нем было написано только четыре слова: «Минск. Газета «Советская Белоруссия». Беляков распечатал конверт, достал два тетрадных листка. Почерк на них был мелкий, невыразительный. Под ним стояла подпись: Мария Федоровна Лемешевич, 1924 года рождения, деревня Бережновка.

Беляков сразу понял, что текст письма будет откровенным и непростым…

Здравствуйте, дорогие товарищи!

То, что я хочу рассказать, случилось во время войны. В 1943 году, когда я со своим малолетним сыном жила в Долинском районе возле деревни Рубеж, к нам на хутор пришли полицаи. Три человека. Все пьяные. Муж мой воевал, в 1944 погиб при освобождении от немцев Польши. Так вот, пришли полицаи, а у меня дитя, 11 месяцев от роду. Полицаи выгнали меня из хаты на двор и начали бить. Обзывали разными нехорошими словами, пытали, где мой муж. Я говорила, что не знаю. Полицаи сказали, что меня убьют. Они били веревками, прикладами, ногами. А у меня на руках было дитя, сын. Он кричал. Полицаи ругались. Потом забрали у меня дитя, и один из полицаев бросил дитя в реку. Я потеряла сознание. Проснулась вся в крови. Не знаю, как, но выжила. После войны попался мне добрый человек, вышла за него замуж, детей родила. Его уже нет, а я живу. На днях была у сына в Минске. Все хорошо. Но вот войну, убийц своего первого сына не могу забыть. В глазах эти убийцы у меня стояли и днем и ночью. Точно чувствовала – увижу наяву. Так и вышло. Одного, который бросил дитя в реку, я увидела в районном центре. Это был Евсей, который, оказывается, сидел в тюрьме за свои преступления, а когда вышел, то поселился в Рубеже. Это неподалеку от Бережновки. Евсея уже нет – умер. Хотела я ему отомстить, а не смогла – боялась. И вот на Сторожевском рынке в Минске я узнала второго полицая, который истязал меня и по вине которого нет моего дитяти. Постарел он, а я все равно узнала. Только и слова сказать не могла. Затряслась вся, чуть не упала. Когда пришла в себя, его уже не было. Прошу вас, помогите найти этого убийцу. Не должен он ходить по земле, не должен жить среди людей. С поклоном к вам Мария Федоровна Лемешевич, 1924 года рождения, Брестская область, Долинский район, деревня Бережновка..

До свидания. Не откажите в моей просьбе. Приезжайте ко мне, я все расскажу и опишу убийцу.

Беляков положил письмо на стол, нервно застучал пальцами по столешнице.

«Надо поставить в газету немедленно…»

В кабинет вошел заместитель ответственного секретаря Михаил Александрович Бразовский, спросил:

– Письма обработанные есть для печати?

– Пока нет, – ответил Беляков. – Но могу одно сейчас сделать.

– О чем? – поинтересовался Бразовский и осторожно погладил синие мешки под глазами.

– О войне.

– Конкретнее.

– Старушка жалуется, что ее ребенка в годы войны утопили… Страшно.

– Страшно, говоришь?

– Да, – дрогнувшим голосом сказал Беляков. – Я такого письма еще не читал.

– Тогда этого не надо. – Ответственный секретарь затянул потуже узел галстука, смахнул со своего нового черного пиджака белую нитку. – Люди еще живут праздником Победы. Надо что-нибудь героическое… Такого нет?

– Нет. – Беляков развел руками. – Но я еще раз пересмотрю почту…

– Ясно, – буркнул Бразовский и хлопнул за собой дверью.

Беляков аккуратно сложил тетрадные листки и сунул их в конверт.

«Пускай пока полежит… Поставим…»

Он задумчиво уставился в окно, жадно вбиравшее в себя солнечный свет.

VI

Профессия историка не только позволяла, но и заставляла Романовича сомневаться в подлинности описываемых событий 1941—1945 годов в книгах, журналах и газетах. В них же он искал нечто такое, что не вписывалось бы в официальную версию о войне. Такое наверняка было. Иван Федорович чувствовал это, но найти его в тех же книгах, журналах и газетах не мог. Спроси его: для чего он, коммунист, кандидат исторических наук, ищет то, чего нет в официальных воспоминаниях, отчетах и цифрах, Иван Федорович не ответил бы. Это было просто его внутреннее и не до конца осознанное желание – докопаться до истины, за которую советские люди заплатили, согласно статистике, двадцатью миллионами своих жизней. Докопаться не получилось. Очередная лекция для студентов, а вернее ее тезисы, которые подготовил Романович, вышли дежурными и нудными. Вздохнув, он аккуратно их записал, а потом терпеливо перечитал: