Алексей Остудин - Вишневый сайт

Думал, в сердце всё это несу:
запах мяты и стрекот сверчков.
Верил, что зарубил на носу,
вышло – след от оправы очков.

На улицу без шапки, с голой шеей,
калоши натянул и – был таков,
пока кипит и булькает в траншеях
малиновый кисель из облаков.

Собачий снег дымится моветонно,
разгуливает ноздри сквозняка
весёлый запах мокрого картона
и выхлопной трубы грузовика.

Вступаются грачи за честь мундира,
в подвале кошка с кем-то не в ладах,
берёза варикозной картой мира
качается на ржавых проводах,

её включат в апрельские заботы,
где почки ждут, выплёвывая клей,
когда меридианы и широты
остатки стужи выжмут из ветвей.

Мама, что там у нас на Тибет?
Возникает, дежурный как «здрасьте»,
вымыть руки бесплатный совет,
а в тарелке дымится борщастье.

Всё, что пахло укропом с утра
и ботвой помидорной немножко,
ждёт летальный исход – кожура
угодившая в штопор с картошки.

Рибле-крабле, опять – ни рубля:
настоящее тянет резину.
Заготовим корма корабля
и укатимся с палубы в зиму.

Окончательно сядем на мель,
открывая невольничий рынок:
Наступает за мартом форель
и сосульки летающих рыбок.

А пока, в непролазной ночи,
не болит и живётся, как проще.
Муэдзин с минарета кричит,
словно пробует бриться наощупь.

Тучи ёрзают чёрными клочьями,
будто жгут поролон за бугром,
а у молнии хруст в позвоночнике —
долгожданный тройной перелом.

И не выбросить грома из песенки
вдоль оврага, где вербы хлестки.
Это утром – тычинки и пестики,
ближе к вечеру – сплошь лепестки.

Сколько в поле несжатого воздуха,
от ромашек слезится земля.
Как бренчите вы шайбочкой с гвоздиком,
дизеля вы мои, дизеля!

Беспокойные ночи колхозные
под селёдочку вспомнить пора,
как по звёздам катались и ползали —
нашу юность трясли трактора,

слава Богу, вконец не затрахали.
Злое племя оглохших тетерь
с кем поделится давними страхами
кто его пожалеет теперь?

И эту муку скоро перемелешь,
а не помрёшь – останешься помреж.
В авоську бросишь полбуханки зрелищ —
орловский всё равно, как ни нарежь.

Детей своих за шалости не тюкай,
хоть самого не чешут за ушком.
Однажды, подпоясавшись гадюкой,
потопаешь за солнышком пешком.

Товарищи, с утра, по магазинам,
не продирая глаз, из дома – шасть,
сбегают, словно раки из корзины,
клешнёй за печень гулкую держась.

У каждого есть повод подлечиться —
на кухне приготовлены давно
зелёный лук, селёдка и горчица,
а за окном прокисшее вино.

Грядущее с портрета смотрит косо,
но только настоящий патриот
закусит, огорчённо шмыгнет носом
и тут же слёзы радости утрёт.

Нас курица выклёвывает вроде.
Дружны, как рифмы, вбитые в стишок,
прощаемся, но долго не уходим
и понимаем всё, на посошок.

Нос ботинка из чёртовой кожи
чертит круг над пустой головой —
это я, будто ангел, на лонже
пролетаю в глуши цирковой,

невесом в облаках из попкорна.
Но сегодня, программкой шурша,
сам сижу, испугавшись притворно,
а под купол взлетает душа.

Бьёт прожектор, как шприц под лопатку,
воют волки оркестру назло.
Если ты в этой жизни подсадка,
кто оценит твоё ремесло?

Понимаешь, пронырлив, как стронций,
совольерник беззубых зверей —
недостаточно здешнего солнца
для зарядки твоих батарей.

Жизнь тряхнёт и поставит на место
наблюдателем из-за кулис,
где ковёрный, впадающий в детство,
умирает от смеха на бис!

Засушенный Левиафан насущный
сгодится нам под пиво или водку.
Оставь надежды – всяк сюда идущий,
пересчитавший прутиком решётку.

На переезде пёс кусает воздух,
как самовар, захлёбываясь паром,
вокруг сплошные тернии, а звёзды
задушены коньячным перегаром.

Лопату прострелив из самопала,
зайдёшь в кино, а там сплошные «Даки».
И время пролетает, как попало,
на вырезанных лыжах из бумаги.

Мы этот мир прощупали с изнанки,
в центральный парк протискиваясь боком,
где наполняют жестяные банки
берёзы свежевырубленным соком.

В пятнадцать вёсен сладко сердцу ёкать,
воздушный поцелуй, как чай из блюдца.
Мы выросли без страха и упрёка,
и в этом смысле некуда прогнуться.

Суть концепта: быт налажен – напрягаемся вдвойне.
Толька, Петька, братцы, как же – где же «истина в вине»?
Наша улица – из пыли и скворечников мирок,
как любил её, навылет, вороватый ветерок.
Вмажешь и – бегом за парту, сквозь дворовый переплёт,
где пощёчины асфальту клён опавший раздаёт.
Где ты, гастроном «Новинка» – карамельки на развес.
Умерла мерлин-блондинка, кончился марк каберне-с.
На скамейке те же мухи, мхом убитая земля.
Некому горланить: шухер! И не надо, ву а ля.

Горят каштановые свечи,
выигрывает солнце в го.
Тебе несут стекло навстречу,
а ты проходишь сквозь него.

Грозит с небес стальная Кали…
Ты, только с радуги сбежал,
пьёшь воду мелкими глотками
из шланга, бьющего в пожар.

Игра в бутылочку из горла,
шестнадцать вёсен – заодно:
любви все возрасты попкорны —
последний ряд твоё кино!

Пропах мороз, как сахар кусковой,
дымком костра и нафталином. Сердце
сдавило ностальгической тоской,
и никуда от детства мне не деться.

Идти гулять – что может быть важней?
Ослепло солнце утром над Казанью.
С обрыва по разбуженной лыжне
летишь в овраг с закрытыми глазами.

Пусть веки за ресницы держит страх,
сугроб кроватью панцирной прогнулся,
когда, не удержавшись на ногах,
вокруг весь мир, шутя, перевернулся.

Спасибо, не разбился человек.
Наверное, пол века будет скоро —
из валенок вытряхиваю снег
и не могу вскарабкаться на гору.

Пусть щиколотки ломит от коньков,
и старшеклассник лупит под коленки —
ничто не остановит нас, мальков,
девчонок зажимать на переменке.

Отцов своих ошибки повторим:
в стакане, как фарфоровая глина,
осел безалкогольный «поморин»,
грузинский чай – ни капли никотина.