Алексей Остудин - Вишневый сайт

Упоротую сетку, не спеша —
пока неясно, кто кого нащупал —
распутывает ветер в камышах
и замирает, наступив на щуку.

У стрекозы алмазный стеклорез
и гордое пчело без тени страха,
зелёным боком выкатился лес —
антоновка, протёртая рубахой.

Оса координат жужжит по ком,
не прерывая функцию предела?
Когда застрянет в горле нежный «ом»,
любовьморковь печатай без пробела.

Нас, что в деревню выбрались вдвоём,
не заклюёт ревнивый голубь мира.
Давай, на счастье, садик разобьём,
чтоб рвал малину дождь, идущий мимо.

Пиши твоянавеки без тире —
вот монумент невинностидобрака.
Пусть думает собака в конуре:
как тесен мир, однако!

Я не чаю в тебе, я не кофе души,
ни с какой из подруг не сличаю.
Чрезвычайные розы на окнах свежи
несмотря, что морозм не крепчает.

Догадайся, в каком механизме хитро
щиплют время голодные стрелки?
Расползлась корневая система метро
и свисает лапшой из тарелки.

Только выйти из дома окажется влом,
потому что ты очень красива.
Я – как скомканный воздух дрожу над костром,
ты – Европа из тёплого пива.

Мы зарежем будильник за слово «люблю»,
неразлучные хмели-сунели,
потому что сумели проспать во хмелю
оглушительный грохот капели.

Будильник без пяти минут: проснётся дом, почешет спину,
и пальцы улиц разомнут зелёный воздух пластилина.
Цветущих веток и лучей пучки затянуты простором,
а ты большой, такой ничей, и пепельница с физраствором.

Брось в мусор бромгексин хеми. Чтоб ветчину и помидоры,
у холодильника сними защиту от ночного жора.
Довольный, как попавший в шорт, откроешь пастбище
планшета,
заметь, давно никто не жжёт в почтовых ящиках газеты.

Посмотришь письма – получил опять наследство в интернете,
от адвокатов и дрочил одна лишь форточка на свете —
там, отражаясь в утюге, напротив солнечного звона
в мужской рубашке не тебе сигналит девушка с балкона.

Картонные разбухшие слова,
как их не разминай – не лягут гладко…
Натянута, но в колышках слаба
оранжевая польская палатка.

Откуда шар комарьего нытья?
Ведь я откинул полог на минутку:
газетная будёновка – в статьях,
и небо – в васильках и незабудках.

Плетёт учёный кандидат паук
над нами воздух в капельках сосновый.
Расшатывает зубы каждый звук
соединяя флексии с основой…

Любимая, вся мудрость – в шашлыке,
а счастье пахнет ландышем и водкой,
когда невмоготу – щекой к щеке,
и от щетины след на подбородке.

Ещё недолго солнцу и луне
сползать и подниматься по лекалу.
Поэтому не думай обо мне,
ошпарив губы утренним «покао».

Воздушный змей, рождённый ползать,
поднялся и упал в цене —
он, исключительно для пользы,
порезал ниткой пальцы мне —
бумага на фанерных спицах,
прожжённый формалином бинт —
собрался драпать за границу,
и будет из рогатки сбит!
В надрывах и узлах оснастка —
охота на стрижей внахлёст.
Его закат вгоняет в краску,
и ветер дёргает за хвост
за то, что Карл украл у крали,
и всё неймётся мне, вралю!
Вдруг, слово за слово, искра и —
копчёный окорок в раю —
под ним струя светлей лазури,
над ним луч солнца золотой,
ансамбль ангелов «Мзиури»,
и зад попутчицы литой!

На подстаканник стрекоза присела.
А ты, май лав, её спугнуть горазда —
напоминает точку от прицела
присохшая к щеке зубная паста.

Киношный ливень Франсуа Озона
не впитывает молний стекловата.
Варенье из малинового звона
засахарилось в блюдечке заката.

Мы разложили овощи картинно —
займёмся истребленьем пищи, или
вперегонки на горном серпантине
обнимемся, как два автомобиля.

Стучит в окно рассерженная ветка,
у наволочки привкус клофелина
Опять самец подкрался незаметно:
ему и невдомёк, что ты невинна.

Катает комара в зобу под лопухом лягушка голая,
у одуванчика в саду все стрелы – опереньем в голову.
Из царства жестяных кастрюль и чашек, не хлебавших солоно,
отправился к реке июль в лаптях расклёванных подсолнухов,
с утра стрекозами мелькал, до солнца доставал проказами —
ладошкой зачерпнул малька и побежал домой показывать.
Попавший ветру под замес, люцерной окружён и донником
напоминает дальний лес зелёный лук на подоконнике:
повисли ели, как пальто, на фоне неба разогретого.
И девушка не знает, что ты долго куришь после этого,
не меньше любишь ни раза, тем паче столько света пролито,
а улыбаешься в глаза, бубнишь стихи и гладишь кролика:
всего хлопот – достать деньжат, жить, сторонясь вранья
и падали,
и гордо голову держать, чтоб волосы на лоб не падали.

Приложишь доллар к мутному окну —
протаять в полнолуние не светит.
Припомнишь тех, кто эту вот весну
с тобой, привстав на цыпочки, не встретит.

Сам разменял Вселенную уже —
ешь аспирин, бухаешь по науке,
и от запавшей клавиши в душе
сбегают обезжиренные звуки.

Судьба, которых не уберегла,
добра ко мне и мать её Тереза.
Вот полночь нападёт из-за угла
и проведёт звездой, как стеклорезом.

Украдшему своё даётся шанс
остаться здесь, обобранным до нитки.
На ужин спиритический сеанс —
остывшая спираль электроплитки.

Любимая, с тобой семь бед в обед,
тем паче – отказали от фуршета,
меня не проведёшь, как Интернет,
и не получишь яблоком за это.

Я опять обезвожен и бытом измотан,
согласился почти на медаль.
В миндале твоих глаз не найти горизонта —
зелена и бездонна миндаль.

Почему этой прорве чужой угождаем?
Разведённый разлукою спирт
мы давно закусили грибными дождями,
и в снегу огуречном не спим.

Потянись же навстречу разбуженной кошкой:
видишь – веет из печки золу.
и не делай обиженно пальцы картошкой
босиком на холодном полу.

Олимпийской деревни броня —
прёт комбайн. А на ферме легко
молоко попадает в меня,
если я не попал в молоко.

Зреет в воздухе неги нуга —
собирай и, в амбар, под засов.
Тянут время пустые стога —
половинки песочных часов.