Алексей Остудин - Вишневый сайт

Мозг – сплошь из императоров Неронов
устроивших пожар в шестой палате.
Кому мигать фонариком с перрона,
когда дождю за сумерки не платят?

А ты, моя стальная недотрога,
учи меня, чтоб вырваться из тлена,
прислушиваться чутко к кашлю Бога,
скользя иглой над дырами Вселенной.

В работе лепнина тумана,
добавь лебеду и осот —
скользить по наклонной туда нам,
вцепившись в перила пустот.
Эпоха застыла нелепо,
но ты продолжай, как привык,
стекло запотевшего лета
нести на ладонях прямых.
В покоях берёзовых просек
увидишь сквозь линзу слезы —
распорота молния в профиль
на мокрой газете грозы.
Началом июльского блуда
копи благодарность судьбе,
а та, что вернётся оттуда
подарит надежду тебе.

Реальность безумна, а мифы – ничто,
приятно любимой натягивать гольфы.
Оконную раму взвалил на плечо,
но кончилась очередь в лифт на Голгофу.

Нас время, как тину, цепляет веслом
и в тёмную воду бросает циклично.
Позволь, коль приехать окажется влом,
по скайпу подёргать тебя за косички.

Апрельское утро летит под откос,
в грязи воробьи раскатились картошкой.
Ты чувствуешь кряканье мокрых волос,
что вечность пригладила детской ладошкой?

Скользя в пустоту на последнем ребре,
слов нежности я не сморозил ни разу —
лови на прощанье, волшебной тебе,
охапку ромашек горящего газа.

С пяток подоткнут и, с нежностью, матом укрыт
изобретённым для крепости духа при гуннах,
выйдешь во сне на футбольное пастбище рыб,
где корабли укачала волна на трибунах:

окунь играет, освистан закат за подкат,
жить поплавку две секунды и – в прошлое канет.
Место прикормлено, зря что ли боги за так
учат согласных мальков шевелить плавниками?

Мокрый обрывок вчерашней газеты прочти —
тина жильды нашу память сживает со света.
Лифчик заброшен, губами стальные крючки —
не разогнуть, значит пойман, и песенка спета.

Бьёшь комара – так мишень попадает в снаряд,
с плеском пощёчины, пятнышком новой свободы…
В женщину рядом лежащую вперился взгляд —
вот и войди в неё, словно в кипящую воду.

До утра в тёплом шарфике молится моль,
пишет жалобу на передоз нафталина,
отыщи паука и заставить изволь
распустить на балконе свою паутину.

Насекомым противна такая война —
много дыма и химии, глухо, как в танке.
Мой сапёр – пылесосит планету жена,
и пищат, как живые, консервные банки.

Обязательно в облако локтем упрусь,
вот и я на филфаке единственный катет,
это царство склонений и гипотенуз,
лет на двести такой геометрии хватит,

приглашаю подружек на тангенс пока —
нас с пелёнок учили – сначала налево.
Как посмертные маски, плывут облака,
и пытается стать говорящим полено.

В телевизоре корчится новый концерт —
снова море, и щёлкают клювом бакланы.
Будем жить-поживать, чтоб услышать в конце:
продолжение после короткой рекламы.

Вдоль набережной, выкатив истому,
живут скамейки дружно и светло.
Влюблённые по вечеру густому
ведут велосипеды за седло.

А ты, отзывчивый по телефону —
пролив толчёный в ступе кипяток,
примериваешь сумерек попону
и ловишь стрекозу за хоботок.

Хранят газоны воздух из вискозы,
дневного ветра пыльные мешки,
хрустят стеклом голодные стрекозы,
готовят кофе майские жуки.

Вот на тебя глядит собака праздный,
боится, что носитель языка
опасен. А на деле – не заразный,
одно сомненье, может быть – пока.

И, как сосуды головного мозга,
всё те же кракелюры на холсте —
больные тросы квантового моста
поддерживают братьев во Христе.

Пропала связь, и быть не может горше —
один стоишь на скользком сквозняке,
а мимо люди ходят, словно поршни.
И стрекоза, как лезвие в руке.

Обветренной губы болит треска,
«Аквариум», и джаз на грани фолка,
по лезвию бегущая строка,
висящая на ниточке двустволка,

и молодость, и боты в соцсетях,
больные, но живучие поэты,
зажавшие в загашнике пустяк —
по три-четыре сотки Интернета,

в надежде, что удастся может быть,
дождавшись урожая терпеливо,
у Млечного пути перекурить,
насущный хлеб забулькивая пивом —

гуляя Эбби роуд поперёк,
почёсывая пятку Ахиллеса,
не каждый что-то путное изрёк,
жалея остальных, идущих лесом,

где невозможно тень перешагнуть,
сороки шелестят засохшим скотчем,
опять любовь теснит младую грудь,
пора бы с ней завязывать, а впрочем…

На кочке проклюнулась клюква,
где ходит кулик босиком,
не всяк пострадавший от клюва
прикинется мёртвым жуком.

Опять в бакалейном отделе,
накоплены с прошлой весны
копчёные сумерки ели,
сушёные корни сосны.

Как запах корицы бесплотен,
внезапнее детской слезы
прозрачными пальцами полдень
нащупал свирель стрекозы,

уже оттопырил мизинцы,
как будто упал на шпагат.
Ты здесь, дорогая, не принца
нашла четверть века назад,

который, скатившийся в минус,
хитином скрипит на мели…
Пока насовсем не прикинусь,
булавкой меня проколи.

Мы с тобою – большая компания,
будто пули в двустволке, вдвоём —
на каком этаже мироздания
лифт по кнопкам пластмассовым бьём?

Чёрный вакуум тросами клацает,
вероятность осечки – пошла.
Словно душу холодными пальцами
расцарапал, а кровь не пошла…

На закате обняться вовсю не успеть,
перекошено прошлое, либо
отражается в небе цветущая степь
словно в зеркале заднего вида,

где так маково и на ромашке занят —
но качается шмель в полушубке,
раздражённо цикады друг другу звонят
и бросают гудящие трубки.

В зажигалке бензина осталось на чих,
будто время прибавило ходу —
вот опять сигареты мои промочил
чёрный дождь с этикетки штрихкода.

Звонких вёдер из яблок ещё не налив,
коньяка не пора золотая.
Разбегается чайка, малька прикурив,
и царапает воду, взлетая.