Алексей Остудин - Вишневый сайт

Не все взволнованно заплакали,
я, например, забрёл за самками —
перебирают, в трансе, лапками,
порезав пальчики программками.

Скрипичный ключ томится в паузе,
его не замечают зрители.
Он, в кобуре рояля – маузер,
задушенный предохранителем.

Рыть огороды мается народ,
выть в схватках родовых, бряцать на стансах.
ходить в поход. Суть этого – в нюансах
разрядов грозовых, FM частот.

Прыщ на носу и тот стремится – в позу.
Трава себя же лепит из золы.
Любая мелочь вдруг приносит бользу —
крапива во дворе, укус пчелы.

В потоке ветра тёплого с залива
сквозит дыханье клейкого листка —
лови его, как бусину соска,
выслеживая вновь щекой счастливой.

Погуще пыль, пожиже тёплый воздух,
дремучий вечер липами разжат.
Вселенная сдувается сквозь звёзды
со звуком засыпающих мышат.
Одна любовь не мается в заботе,
в неё перпетуум мобиле вплетён —
витает, как бумажный самолётик
своим воздушно-капельным путём.
Отчаянье сколачивает ящик,
но обретёт устойчивость сома
из вакуума всяк сюда летящий,
кто всё-таки не выжил из ума,
из кожи, из молекулы зачатья
самой любви, читай – небытия…
чтоб в пыточной её стонать от счастья
и задыхаться воздухом ея!

Весь опыт – за спиною в школьном ранце,
но почему, прозрением дразня,
простая цепь химических реакций
так тяготит и радует меня?

Что наполняет негой каждый кластер —
в шестнадцать лет звонок на перекур.
Там, где мелькнула лисья морда страсти,
прольёт огни на ёлку Байконур.

Умыт дождём, декабрь летит с катушек,
ходулен по асфальту каждый шаг.
Не притворяйся рыжей, хохотушка,
довольно загорать через дуршлаг.

За пазухой моей избыток хвои,
с губы роняет искры «Беломор».
Я, понимаешь, искренен с тобою —
зачем на рану сыплешь NaCl?

Из атомов колеблющихся соткан,
шепчу мгновенью каждому – замри.
Бьют волосы твои огнём из сопла
ракеты улетающей с Земли.

Выдвигай перископ самовара
над безмолвием истин букварных.
Пробуй блюдце дыханием робким,
угорая от шишек растопки.
Брось в заварку брусники немного,
угождая друзьям-педагогам,
что привычно, с упорством паучьим,
оплетут разговором, замучат.
Ночь проклёпанная фонарями
проплывает в рассохшейся раме,
будто в Малом театре драма —
леса рваная кардиограмма,
где гуляет туман в шароварах —
белки пихту расшнуровали,
поднимается звёздной брагой
свет гнилушек со дна оврага,
опираясь на ив перила…
Что ты там про любовь говорила?

Дождинок разбежались муравьи,
оставив в бозе луж глаза воловьи.
И соловей быть первым норовит,
расстреливая сумерки любовью.

Чего он там себе вообразил,
прореживая трель пунктиром терций?
Луна повисла карточкой УЗИ,
где не определился пол младенца.

Мы забрели в таверну «Фенимор»
и на веранде будем целоваться,
пока официант, как монитор,
врубается в абстракции акаций.

Торчат в углах индейские вожди,
а под ногами – клок бизоньей шкуры.
Здесь прячутся влюблённые, в дожди —
ослепшие садовые скульптуры.

Здесь Макс ещё не Фактор, наконец,
и поцелуй – бездонная трясина.
В телах перебегает стук сердец
легко, как сборщик ямса в мокасинах.

Займёмся же привычным ремеслом
дарить детей родному Татарстану!
Ты будешь верной девушкой с веслом,
а я в свой горн дудеть не перестану.

Так – жаль мне, тебе так – удобно:
заварочный чайник – Грааль.
Налей же сквозь горлышко кобры
отчаянья горькую даль.

Будь паинькой, я же, касатик,
не Лазарем жизнь прожигал.
Поедем в кроссовках кататься
давно я тебя поджидал.

Пускай не достанется брони
в одну из осенних кают,
где сумерки сдвинули брови
и ветер пакует уют.

Замнём компромисс коромысла —
повтора не будет на бис.
Тяни сквозь соломинку смысла
недоброй надежды кумыс.

Патриархат-лукум. Икар – орут вороны.
С перрона, в Каракумы, состав неподвижной.
А я простыл в тылу, и не понёс урона
не вылез на рожон под ветер ножевой —
квадратногнездовой, и свежеиспечённый,
что твой гипсокартон на профиле небес.
Гудит на образа и кашляет о чём-то
мобильная моя, больная позарез.
Зажжённых фонарей запущенные фрезы
вылизывают март вдоль кромок и оград.
Налаживая связь с любимой до зарезу,
берёзовый покой томленьем не ограбь.
Фанерные крыла уносят с колокольни,
ты падаешь во сне уже – без кинопроб.
В наушниках – любовь, и помирать не больно,
когда вокруг Шопен и Штрауса галоп.

Пока в душе любовь и пантомима,
успею ли, сквозь утренний туман,
принять детали будущего зримо,
оно – оно? А не самообман?
Оно войдёт в твой дом без уважения —
натопчет так, хоть спиртом пол протри.
Вот отключить бы камеру слежения —
боюсь, вся эта радость изнутри.
Алло. Опять Вселенная на связи,
космические шорохи и треск.
Не спрашивай, откуда столько грязи —
вот почему свинья никак не съест?

Снег первобытный магмой бронзовеет,
грядущий день готовится на взлёт.
Не повезло с Везувием Помпее,
да и тебе со мною не везёт.

Подряд курю – чаи в ночи гоняю,
проветриваю кухоньку в мороз.
В цветочные горшки твои роняю,
ошпарив пальцы, пепел с папирос.

Помазанник на трон царя Гороха,
чихнешь – он бубенцами зазвенит.
В моей груди прошедшая эпоха
гуляет, как хронический бронхит.

Распластанный на крыльях птицы-тройки,
в какой момент зевнул я, со смешком —
всех деревянных кукол перестройки
осыпал враг волшебным порошком.

Доколе нам теперь, терзаясь прошлым
неизлечимым, хоть огнём гори,
обратный путь искать по хлебным крошкам,
которые склевали снегири?

Оттрубила октябрьская медь
четверть века семейного блица.
Я хотел бы с тобой умереть,
только всякое может случиться.
Мы забиты, как пакля, в пазы
общей жизни – изломы, извивы.
Вот – на гнёзда растащат дрозды,
или плесень сожрёт молчаливо.
Мало ли что случится ещё?
Запасайся соломой к моменту —
захлебнусь ленинградским борщом,
задохнусь, просвещая студентку.
Почему, чем привычней режим
и короче его амплитуда,
тем упорней от счастья бежим
по осколкам последней посуды?