Елена Рябова-Березовец - Венец безбрачия. Сборник повестей об одиноких дамах

А вскоре, после условно обеденного часа приехали Катенька с Сонечкой, и Маргарита, обняв их обеих, почему-то заплакала. Катенька (даром что актриса) с готовностью Маргариту поддержала – ну, в смысле, тоже увлажнила щеки. Все втроем они сели на бывшее «супружеское» ложе (Сонечка – на коленях у Маргариты), Катенька обняла Маргариту за плечи и осторожненько спросила:

– Ты по ЧЕМУ больше плачешь? По совершенному акту убийства или по своему рыжему мастеру?

– И по тому, и по другому, – честно проплакала в ответ Маргарита. – Нас было трое, могло быть четверо, а осталось опять двое.

– Но ты же не любила рыжего мастера, – резонно сказала Катенька, – и жить с ним до конца дней своих вроде бы не собиралась. Хотя, кто знает, как бы все вышло, если бы ты родила ребеночка…

– Вот об этом я, по всей видимости, по большей части и плачу, – ответила Маргарита. – Хотя и понимаю, что с моим бывшим мастером строить замки, похоже, можно только из песка. Или пива… А ты представь, ЧТО бы он сказал про мои женские прелести после года кормления грудью?! – Вдруг рассмеялась Маргарита.

– Вот именно! – Обрадовалась Катенька и с готовностью утерла щеки.

– Хочешь, я у тебя до вечера побуду и создам тебе утешительную иллюзию «тройственного союза»?

– Создавай, – согласилась Маргарита. – Только пить вино и танцевать под итальянцев мы пока воздержимся. Впрочем, вы с Сонечкой вполне можете и сплясать. На руинах утраченного времени…

***

А еще через неделю (ах, как быстро летит время, когда нету любви!) Маргарита вновь почувствовала себя свободной, самодостаточной и в общем-то вполне счастливой: ведь теперь ей не надо было убивать кучу времени на кулинарные изыски и прочие околомужские обязанности и не на кого было, на ночь глядя, обижаться за свою сексуальную недовостребованность.

Захар между тем звонил Маргарите с невычислимой регулярностью (то два вечера кряду, то – раз в две недели) – и беседовали они, как в былые (не обремененные знаниями друг о друге) времена: легко, непринужденно и подолгу. А однажды Захар вдруг набрался смелости (или обстоятельства его опять прижали) и попросил Маргариту пустить его «ради старой дружбы» на ночлег. Всего на одну ночку.

Маргарита, почти не задумавшись, сказала решительное «нет», а про себя подивилась: никак, ну никак она не могла даже и предположить, что равнодушие мужчины, с которым она делила кров, стол и постель, к его будущему ребенку, напрочь уничтожит в ней все те хорошие чувства, которые она к этому мужчине еще совсем недавно испытывала.

– Почему? – Несказанно удивился Захар. – Мы же были с тобой почти как муж с женой.

– Вот именно – «почти», – язвительно сказала Маргарита.

– И ты же всегда меня хотела!

– Хотела, а теперь – расхотела! – Ответила Маргарита. – Да, ты был мне симпатичен. Но я хотела тебя лишь потому, что ты еженощно спал в моей постели и раздражал мои нервные волоконца. А теперь, когда моя постель пуста, и душа моя никем не занята – я вполне могу обходиться без секса. Как многие другие женщины.

– Ну, может быть, все-таки пустишь на одну ночку? – С несвойственной ему настойчивостью спросил Захар. – Ума не приложу, куда мне сегодня податься.

– Нет! – Отрезала Маргарита. – Ты просто представь, что меня – нет, и выход сразу найдется!

***

…Пьеса, которую репетировали в театре была американская, смешная, очень добрая и чрезвычайно трогательная. Да премьеры оставалось еще дней десять – и на сцене шли так называемые прогоны: когда из отдельно отрепетированных фрагментов, наконец-то, собиралось нечто целое.

Ходить на все репетиции подряд не было для Маргариты обязательной трудовой повинностью. Но в эти жаркие «прогонные» денечки Сатановский категорически требовал, чтобы Маргарита непременно сидела рядом с ним, бок о бок, в темном зале и тщательно записывала все замечания, которые режиссер бросал ей в ухо по ходу действия. Чтобы потом, после репетиции, огласить по Маргаритиным «шпаргалкам» все свои претензии к актерам: «во время такой-то реплики стоять на месте и смотреть в глаза партнеру, а не за кулисы», «в этой сцене герой должен сесть в кресло и закинуть ногу за ногу», «и не надо все время теребить шляпу – до премьеры развалится!» и прочая, и прочая, и прочая…

Маргарита послушно, почти не глядя на сцену, записывала в темноте всю эту абракадабру, и вдруг услышала голос пожилой актрисы, которая с философической задушевностью произнесла буквально следующее:

– Деточка, если бы женщины спрашивали у мужчин совета, рожать ли им детей, род человеческий давно бы вымер!

И тут внутри у Маргариты что-то вздрогнуло: ведь пьесу она, согласно роли завлита, знала чуть ли не наизусть! Как могла ускользнуть из ее памяти эта премудрая подробность?! И почему Катенька, которая как раз и играла девушку, беременную от героя, коего, по иронии судьбы, играл как раз «Отелла», ни разу Маргарите эту сентенцию не процитировала?!

Неужели они (провинциальные актеры), и правда, только делают вид, что слушают партнера, а на самом деле – просто пережидают его речь в ожидании реплики-мостика? Катенька ждала реплики «давно бы вымер», а остальное ей было до лампочки? Не потому ли у актеров в провинциальном театре глаза так часто кажутся пустыми?

Но как бы то ни было, а услышь Маргарита эту сентенцию в нужный час, и она не стала бы, возможно, избавляться от бремени, а Захар, скорее всего, никуда бы не ушел из ее дома. А если бы даже и ушел на время, то уж ребеночка своего, как истинный представитель избранного народа, наверняка не бросил бы на произвол судьбы и смешной Маргаритиной зарплаты…

***

– Ты почему ничего не записываешь? – Грозно зашипел Сатановский, пихнув Маргариту локтем в бок. И вдруг тихонько расхохотался: – А ты молодец! Ты ведь наверняка ни с кем не советовалась, когда решила родить свою дочку!

– Ничего не понимаю, – с раздраженным удивлением обозрев залитую жарким июльским солнцем привоказльную площадь, сказала Вика. – Он или пьян в задницу, или, что вероятнее всего, умер. Козел!

– Мама, ну что ты такое говоришь! – укорила Вику ее десятилетняя дочь Анна. – Может быть, он просто забыл, что мы должны приехать сегодня.

Но Вика знала, что говорит, ибо за все пять лет их совместной жизни с Никой еще не было ни одного случая: когда он не встретил бы ее не то, чтобы после отпускного отдыха, предполагающего длительную разлуку двух тоскующих cердец, но и после любой, самой завалящей (двух-, скажем, -дневной) командировки. Впрочем, «тоскующее сердце» на самом деле было одно – Никино. И однажды, в самом начале их вынужденной совместной жизни: он, почти тридцатилетний балбес, не устыдился признаться Вике: что жизни без нее он себе не представляет! Услышав это трепетное мужское признание, Вика вовсе не обрыдалась от счастья, а, напротив, вся аж заледенела от ужаса, в одночасье осознав, что избавиться от Ники ей не удастся ни-ког-да. Во всяком случае, до тех пор, пока смерть не разлучит их.