Игорь Левин - Разомкнутая черта. Роман

Я поднял вверх голову. И вдруг я будто бы вошёл зрительным лучом в неуклюже проплывающее расплющенным и плоскотелым дирижаблем, запланированным транзитом по лазурным небесным склонам, облако. Оно как будто бы тоже высокомерно посмотрело на меня, нахохлившись и тучно подбоченившись, но, не прерывая движения и не сворачивая с намеченного пути. И тогда я крикнул: «Небо, разверзнись!». Стал кричать ещё и ещё, как будто пулемётная очередь криков сотрясала небо. Я вошёл в раж, и меня уже невозможно было остановить. Этот крик звучал, не переставая, всё сильнее и сильнее. Он всколыхнул всё вокруг. Оживлённо переговаривающиеся между собой деревья тут же замолчали и нервно задёргали ветвями, листья на них суетливо затрепетали. Пышное облако стало расслаиваться, и цвет неба резко изменился: оно помутнело, почернело, приобрело свинцово-лиловый окрас, а облако уже распласталось рваными заплатами по всей поверхности неба. На реке возникла дребезжащая рябь, зловеще светившаяся на поверхности цвета индиго. Трава испуганно прижалась к земле под давлением ветра. Послышались первые раскаты грома. Казалось, что небесное покрытие дало какую-то трещину. С облаков стала осыпаться штукатурка, при приближении к земле превращавшаяся в дождь и град.

Ира перестала смеяться, сразу же смутившись, искоса взглянула на меня, посмотрела, чуть насупившись – боязливо и недоумевая, а затем бросилась наутёк в сторону реки. И готически стройный силуэт её фигуры быстро растаял между сдвинувшимися кронами деревьев.

А крик звучал всё сильнее: «Небо разверзнись, разверзнись! Небо разверзнись!!!»

И это был уже душераздирающий вопль, продолжавший пробивать ватную ткань облаков, обернувшихся пухлыми тучами.

Крик потрошил плотную атмосферу, сотрясая гранатово-аспидную мозаику почерневшего небесного свода. Ор пробивался всё выше и выше, осеменяя пространство мириадами невыносимо-оглушительных и сокрушительных звуков, пока не воспламенились рваные края пробоины в сцепе одутловатых туч.

Крик, метнувшийся над землёй люминесцентным свечением шаровой молнии, разбрасывающей в стороны снопы электрических разрядов.

Крик, бурной зыбью встревоживший зеркальную гладь речной воды, возмутивший дно и изливающийся фонтанами гейзеров.

Крик, плетью грозовых свистов раскроивший идиллическое полотно летнего вечера. Он мчался безостановочно, бешено, напористо, сопровождаемый перекрёстными ритмами эха, перешедшего в громовые раскаты, фантастически обгоняя скоростью звука скорость света.

Крик, пронёсшийся над землёй неотвратимым предвестием Армагеддона и подпрыгивающий к небесам подобно апокалипсическому всаднику.

Крик, судорожно раздроблённый на осколки шумов и созвучий.

Крик, буйно разгоняющий летящие стаи небесных птиц, сбивающий их с курса полёта и заставляющий в диком штопоре сваливаться на землю, ломая беспомощные крылья.

Крик, раскалённый добела непрерывно нарастающим сверхмощным напряжением гортанных струн.

Сноп света из-за расщелины туч электрическим разрядом поразил меня в грудь – я упал без дыхания. Но крик не переставал звучать. Он как будто самовоспроизводился, поднимаясь всё выше и выше.

Крик, ярким сполохом небес расплескавшийся вдали.

Крик – непокорный, страстный и мучительный.

Крик – пламенный, смятенный, лихой.

Он раздавался, не прекращаясь, безостановочно, сопровождаясь запыхавшимся эхом и прорезая путь к вершине небесной выси.

Стремительный, мятежный, неукротимый крик:

«Небо разверзнись!!!»

Я проснулся в холодном поту, с одышкой, как бы компенсируя потерю дыхания во сне. Измерил температуру – лишь чуточку повышенная. А состояние такое, как только что из комы вышел. Впечатления сна встревожили меня: какая-то коллоидная смесь отголосков воспоминаний юности и дикой, необузданной фантазии.

Сегодня с утра надо было срочно заскочить в офис редакции, а потом – на выставку фантазийных графических работ в Дом архитектора. Посмотрел в окно – яркое солнце. Надо бы торопиться… Привычными движениями побрился, быстро оделся в деловой костюм, наспех собрался и побежал к остановке.

Только вышел во двор — на меня, как из рукомойника, вылился освежающий поток света, ярко осветившего небо и продолжающегося выливаться на асфальт. Город жил своей жизнью типовых построек с рекламными щитами, баннерами, аляповатыми вывесками, закоулками дворов, вычерченными ломаными линиями путаных зигзагов; навязчивыми дорожными указателями; идолоподобными бетонными столбами, выкрашенными внизу в бело-красную сигнальную полоску. Белый наряд окраски низа ствола как по моде у них переняли равномерно высаженные на газонах вдоль обочин дорог приветливые деревья, окружённые стрижеными кустами. Алюминиевыми анакондами выползали цилиндрические тела крупных труб, обвивающих здания, протянувшихся по земле и образующих п-образные арки. Возле домов тявкали и заливисто лаяли цепляющиеся друг к другу бездомные псы. В оживлённом многоголосье щебетали птицы…

Я легко пробежал, а затем прошёл быстрым шагом возле рваной череды дряхлых деревянных сараев с покосившимися и потрескавшимися досками, обвисшими квёлыми крышами, в некоторых местах обшитыми ржавой жестью. На верёвке между металлическими стойками сушились выстиранные ткани — синие скатерти, на которых резвились нарисованные дельфины, и красные простыни с растительным орнаментом. Рядом – ветхие низкорослые каменные дома. Выпяченные вверху мансардные окна гордо смотрелись в тарелки телеантенн. На окнах цоколя и первого этажа – защитные решётки, линейный узор которых напоминал детский рисунок солнышка в углу. Акварельные пятна резной листвы накрывали друг друга, втекали друг в друга, горели на свету и вбирали лазурь неба в тенях. У стен домов в немом полилоге стояли легковые автомобили. Вот две машины повернулись друг к другу, три другие отстранились, ещё одна наползла на газон, а один спесивый Ауди гордо обособился от остальных. Близ пустыря кто-то пьянствовал. Слева от меня по тротуару прошла молодая парочка. Под моими ногами проплыла написанная белой краской на асфальте надпись: «Дашуля! Спасибо тебе, что ты есть у меня!». Нечто подобное заметил и на белокаменном заборе, только чёрным цветом: «Диана, я тебя люблю!» (были и другие надписи – явно неприличные, их старался не замечать). Чем ближе к проспекту, тем отчётливей слышался уличный шум и гам. У крыльца шуточным выкриком: «Стой! Кто идёт?!» остановил меня знакомый старик. В его глазах я заметил студенистый блеск. Поздоровавшись, как обычно, он потеребил меня за плечо, указывая на траву, где валялся убитый котёнок.