Витэль Багинский - Черти на том берегу

Я люблю ходить по таким местам, там можно найти много полезного и идиотизм, которому не устаёшь удивляться. Зачем? – Чтобы понимать, что со мной..! Чем громче выставка, кстати, тем идиотизма больше. Ещё не люблю выражение «каждому своё», оно несёт за собой призыв к пошлости, хотя конечно каждый имеет свой взгляд и право на него… только это выражение толкуют кому как вздумается… В прочем, люди себя ведут так всегда во всём, а потом оправдывают свою слабость.

А человек на мосту это самый банальный для современного общества художник-пейзажист не много реалист, не много импрессионист, он любит природу и передаёт её на холст. Он мастер, который не ленится, работает, а не копается в дебрях своей подсознательной шизофрении, не рассчитывает на дурака, поверившего идиоту-искуствоведу.

– Я написал четверостишие об этом:

– Если бы вы писали солнце, что оно сказало бы смотрящему на него? – Так прозвучала его первый вопрос, которого Святик, признаться не ожидал, вообще ничего не ожидал. Он стоял рядом и просто слушал, Всеволод продолжал рассматривать даль. Святик посмотрел туда, куда смотрел он. Пауза тянулась.

Святик не знал, как ответить на вопрос. Промолчать было не удобно. Ляпнуть, что попало, тоже не вариант.

– Может о радости… солнце это всегда радость.

– По-вашему солнце настолько посредственно, что может светить только в моменты радости?

– Просто детство, в детстве всегда радостно, когда светит солнце.

– В детстве радостно и во время дождя… – Сразу последовал ответ.

Святик понял, что несёт бред, но ничего поделать с этим не мог. Он подумал, что не должен молчать.

– А как же, когда человеку грустно, а солнце светит? – Продолжал говорить Всеволод. – Или же человек счастлив и даже самая пасмурная погода, самого серого цвета, будет переливаться всеми цветами яркого солнца.

– Вы хотите сказать, можно написав дождливую погоду, много сказать о солнце?

– Почему нет? – Всеволод улыбнулся и повернулся в этот раз к Святику, с каким-то намеренным взглядом. – Когда мы пишем природу (все равно что), должны всегда думать о солнце и никогда не забывать о нём. Тогда твоя природа будет всегда жива. Даже по самой «дырявой» памяти. Когда тучи нависли густо над землей, и мы не видим солнце, оно ведь не исчезло. И когда наступила ночь, солнце не закопали в землю.

Теперь солнце и слова Всеволода не выходили из головы Святика. Больше в тот раз не прозвучало ни слова. Художник показался довольно странным человеком для Святика, но он определённо порадовался, что среди идиотов нашёлся такой человек. Одновременно с тем он подумал, что возможно с этой необычной философией можно связать свою работу, – начать давать что-то большее, нежели сплетни замоскворецкой жизни и выдумки такого же, как все, выходит идиота, – так подумал Святик о себе. Следующий, о ком он подумал, был престарелый Эльдар Романович, как сам представился, юрист по первому образованию, психолог по второму и филолог по третьему, сказал, что имеет какое-то издательство. Его не интересовала предыдущая писанина Святика, но что-то вселило в его сердце надежду. «Я вижу, ты сможешь сделать гораздо больше…» – сказал Эльдар Романович, когда встреча с Всеволодом состоялась. И теперь они ехали в машине. Зачем это было нужно, на тот момент ещё не было понятным. Но по какой-то причине Святик согласился поехать с незнакомцем, не ведая, кто он и зачем ему это понадобилось.

– Зная, где вы находились в то время, когда я вам звонил, могу предположить, что вам в определённой степени надоело жить, а до конца предполагая сложность вашей жизни, позволю провести параллель со своей жизнью. Моя мать так же, как и ваша потратила свою жизнь на несколько браков, а точнее мужчин, с которыми провела, в основном молодые годы жизни. С тремя из них вступала в официальный брак. С двумя прожила не долгое время в сожительстве. Хотя если соизмерить её не официальные отношения с официальными, то стоит заметить, что её сожительства можно посчитать более полноценными браками, но и то – «бог знает, что…». Как вы, я хотел покончить собой… нет, не подумайте, не жизнь матери послужила для того мотивом. Как-то раз я огляделся вокруг и заметил, что рядом со мной нет ни души. И что самое страшное – внутри меня пустота, – да, даже своей собственной души я не ощущал. Мне было столько же лет, сколько вам сейчас. И, кстати, глядя в ваши глаза, скажу, что мой взгляд был точь-в-точь схож с вашим, когда ко мне подошёл человек, и сказал, что не эта дверь может стать выходом в моей жизни. И посмотрел я на него, как на очередного идиота…

Святик же не смотрел на Эльдара Романовича, как на идиота, да и параллели никакой не видел. Но странное чувство чего-то неприятного не оставляло Святика. Сквозь толстые чуть ли ни телескопические линзы очков на него смотрели вполне адекватные глаза старика. Эти глаза многое видели за свою не короткую жизнь, – видели так много, что себе невозможно представить, а если таки и выйдет что-то, то это будет казаться на грани какой-то выдумки. Вид старика говорил о его примерно семидесятилетнем возрасте, но, когда Эльдар Романович сказал, что ему девяносто восемь лет… По сути, так разобраться, нельзя сказать, что в его молодости можно было как-то выделиться, – ведь все были равны и никому до «красок жизни» дела не было. Военные годы размазали всё до равномерного серого цвета, стирая рубежи острых боевых пяти лет на пару десятков, лишь к концу которых можно было рассмотреть, всё ещё размытый спектр восстающей радуги жизни. Но, невзирая на эту картину, Эльдар Романович предпочитал свою серую жизнь окрашивать в цвета, которые ему нравились, хотя бы по возможности. Этих возможностей на самом деле было мало, – ведь по тому многие и смерялись под руку войны с её нищетой, голодом, холодом, невозможностью получать образование, делая на всё скидку. Люди даже в мирное время не стремятся повысить свой уровень, опять-таки делая скидку практически на всё, – то у них виновато правительство, то кто-то придумал кризис, то данное место не подходит для их жизни или сегодня болит голова, живот и так далее, и потому: «отложу это столь важное для меня дело…». Никто не стремится перешагнуть порог собственной колыбели, в которой он укачивает сам себя, не давая шансов на пробуждение. Эльдар Романович был из того малого десятка, о которых говорят: «Выделывается». Но только те, кто выделывается, обычно остаётся на прежнем месте и таких много. Этот старик, как раз и относился к малому десятку, – тому, кто знает, чего желает.

– Я, наверно из того поколения, на долю которого больше всего пришлось. Родился я, когда славной Российской Империи уже не стало. Закончилась Первая Мировая Война и ровно через две недели после того, как объявили (11 ноября, 1918 года) победу над германцами, родился я (25 ноября, 1918 года). И меня, как я думал, стали преследовать неудачи за неудачами. А грешить я стал на понедельник, в который родился. Грешил на понедельник, грешил на отношение к жизни своей матери, грешил на отца, которого не знал, – да и мать, в общем-то, тоже его не знала. До меня у неё было четыре беременности – две из них она прервала абортами, одну прервал кулак какого-то забегавшего к ней трижды на недели белогвардейца; и одна беременность завершилась выкидышем (с начала её из окна, а затем того, кто был в её чреве, когда она валялась распластанная на земле). Тогда мать сломала ногу, вывихнула плечо и ушибла голову. Провалявшись два месяца в постели, умудрившись ублажить пять забегавших к ней…, она, наконец-таки встала, с горем пополам начала расхаживать ногу, тем временем думать над своей жизнью. Обнаружив в себе зачаток новой жизни, не подпускала к себе никого. Подалась в санитарки, служить в госпитале Красной Армии. Первая мировая закончилась, но развязалась в России Гражданская война, по сути как началась в 1917, под шумок во время мировой с революции, так и продолжалась вплоть до 1923-го. Её положение становилось всё более явным. И под потоком многочисленных, совсем ей не нравящихся вопросов она оставила службу и уехала туда, где её никто не знал. А спустя два года её нашёл врач, который пытался ухаживать в госпитале. Не понятно, какими такими путями, но он, как сказал, что намеренно приехал к ней. Но мать всё же дурочкой не была, и знала, что новый ухажёр вовсе не намеренно за ней приехал, а по стечению обстоятельств, будучи направленным руководством, и значит встретил он её случайно. На новом месте она создала о себе историю, которую знал и я на протяжении нескольких лет. И живя с полной уверенностью, что мой отец врач, мне было сложно принять правду о жизни матери, которую она мне рассказала, когда рассталась со вторым гражданским мужем. Мне было грустно, что врач-«отец» больше с нами не общался, а кого-то меня мать заставляла называть «папой». Когда она наседала на меня с особым усердием, я сбегал из дому, а возвратившись, видел пьяного хахаля, намеревавшегося выпороть меня. После таких действий я сбегал на более долгий срок. Мечтал поскорее повзрослеть, и начать устраивать свою собственную жизнь, не натыкаясь на бесконечные вопросы со стороны чужих людей. Мне всё равно на их мнение, я в любой момент мог выдумать кучу историй, лишь бы от меня отвязались. Но каждый раз мне приходилось чувствовать себя, как на принудительном допросе. Я рано начал замечать вокруг себя людскую глупость, которой, почему-то все кичились, а высказанная кем-то более-менее здравая мысль воспринималась всеми в штыки. Люди, словно стадо, следуют друг за другом, считая ошибки каждого, держа свой камень наготове. И если вдруг кто-то выделится из рядов «правильной общественности», следует забить его до смерти, засыпав, как следует, чтоб не пошевелился. Люди не понимают, что больны самой тяжёлой и страшной болезнью – ГЛУПОСТЬ. А ещё я понял, что эта болезнь не излечима. И я взрослел. И мне сильно было стыдно признавать женщину, родившую меня, матерью. Каждый раз я старался избежать лишнего с нею разговора и, конечно же, посторонних взглядов и вопросов. И вот настал первый раз, когда в моей голове что-то перемкнуло, и я решил покончить со своей жизнью. Мне тогда было десять. Была зима. В тот год морозы стояли лютые. Как сейчас помню, была среда; а год был високосный. В ту среду я и отправился замерзать… Я слышал, что, когда человек замерзает, он засыпает, а значит, смерть должна прийти безболезненно и незаметно. И я таки уснул, но неожиданно для себя вдруг проснулся. Тёплая белоснежная кровать, дорогое на тот мой взгляд вокруг убранство, осознание незнакомой мне обстановки создали смешанные во мне чувства. В один миг я ощутил внутри себя страх, покой и разочарование. Сейчас поясню. – Эльдар Романович сделал паузу, покопался в кармане своего пиджака и достал ручку – перьевая, с камерой для чернил. – Это подарок, которым я дорожу всю свою жизнь. Для меня это не просто предмет эпистолярного выражения, – это мой талисман по сегодняшний день и думаю, так будет до конца… – Эльдар Романович потрусил подарок и вернул обратно в карман.