Витэль Багинский - Черти на том берегу

– Мне это перо подарила девочка. Конечно, она спросила разрешения у своего отца, и тот был не против. Более того, он рассказал мне историю, как ему попала эта ручка. Он тоже сидел под мостом и, будучи на грани жизни и смерти (разница наша в том, что он, как я, не стремился умереть) его застал один человек, – то был писатель, весьма известный, как впрочем, стал и этот человек, рука которого стала для меня спасительной. Ему тот писатель сказал, чтоб он хранил это перо, пока не прославится, а затем передал его следующему человеку, когда проговорит его сердце. Свою дочь он почему-то (тогда было не понятно для меня) всегда называл не по-русски, я хорошо запомнил: mein Herz. Спустя время я понял смысл, – эти люди, спасшие меня, оказались немцами, а точнее – писатель, отец этой самой девочки. – Эльдар Романович похлопал ладонью по груди, где ранее положил ручку. – Он когда-то женился на русской девушке, и у них родилась дочь, голубоглазая, белокурая девочка. Её отец и называл «моё сердце», только по-немецки. И так как лишь её он таковой считал, то и решил, что она – его дочь, ставшая его сердцем, выполнила роль советника по передаче подарка. А писатель сказал, что глядишь и я стану знаменитым человеком. «Ну, или, по крайней мере, мне будет теперь везти», – подумал я себе тогда уныло. Ну, и конечно, страх, покой и разочарование – это те чувства, которые посетили меня в их доме. Начну с последнего: я огорчился, что снова в этом мире. Теперь первое: мне страшно было возвращаться домой. И покой: я задумал ничего пока этим людям не говорить, а насладиться покоем, царившим в их доме. Неделю я не выходил на улицу. Подружился с девочкой, её звали Анна. Отец рассказывал разные истории из жизни. Причём делал он это постоянно. Каждый раз за столом; когда мы играли, когда мы скучали; когда ложились спать и, скорее всего даже тогда, когда спали. Его истории были всегда новыми, интересными, одновременно простыми и загадочными. Так прожил я с ними месяц. Обстоятельство, которое пошатнуло мой создавшийся мир, кинуло меня снова в бездну прошлого. – На светофоре Эльдар Романович, достал трубку, табак, – набив, раскурил и, вдохнув глубоко дым, продолжил:

– На свою беду я вышел в булочную. – Машина тронулась. – Обычно отец Анны совершал это действие, но ему в тот день было плохо. Писатель страдал подагрой. Это весьма неприятная штука… ну, да ладно…

А я встретил пьяного отчима и тут же постарался скрыться, остаться незамеченным. Спрятавшись за деревом, я дождался, когда его не стало в поле моего зрения. И совершил непоправимую ошибку. Спокойным, настороженным шагом я направился в булочную, находившуюся уже в нескольких метрах от места, где я скрывался. Сыпал снег, – это тоже помогло остаться скрытым. Спустя две минуты я вошёл в булочную. Спустя две минуты и ещё секунд десять был схвачен грубыми огромными ручищами, и в моё лицо уже дышал тошнотворный перегар этого убожища. «Ты куда пропал гадёныш?! Мать вся извелася!» – кричал этот ублюдок. А матери, похоже, было наплевать. Она встретила меня словами: «О-о, явился, не запылился! Ты чё это помирать ходил?». Я думал, мать всё знает или провидеть может. Но я был слишком высокого мнения о ней, довольно много чести для неё, чтоб так подумать было можно. Мать всего лишь поиздевалась. Затем сделала гневное лицо и поставила голыми коленями на гречку, – чтоб перевоспитался. Хотя следовало перевоспитывать её, – но, да бог с ней. Просить прощения, как ждали от меня они, я не собирался – не за что! И стоял пока они глушили самогон, а затем слышал, как за моей спиной скрипела кровать, мать стонал, а отчим называл её постоянно сукой. Когда настала тишина, я ещё стоял неподвижно. Наконец, незаметно постарался повернуть голову в сторону кровати. Они спали. Казалось беспробудно. Я с большим трудом встал. Ноги занемели, гречка впилась в колени и на полу остались два кровавых следа. Понимая, что спать им долго, я, немного отсидевшись, придя в себя, отыскал спрятанные вещи и, как можно скорее постарался убежать туда, где мне было хорошо. Я хотел купить хлеба, но все деньги, которые мне дал отец Анны забрали пьяные родственники. На этот раз я рассказал всё как есть. И правильно сделал, потому что только именно тогда у меня и появилась настоящая семья, о которой я мог раньше лишь мечтать. Долгое время меня не пускали на улицу. Позже мне стало известно, что отец Анны позаботился о том, чтобы на мать и отчима обратили внимание власти, и скоро отчим исчез, а следом за ним куда-то пропала и мать. На какой-то момент мне стало жутко грустно, ведь, по сути, в тот день я потерял свою родную мать. Как не крути, а мне сильно хотелось нормальной жизни рядом с ней. Повзрослев, я стал понимать, что никакой нормальной жизни с матерью и быть не могло, и мне следовало благодарить бога за новую жизнь, которая мне была дарована.

Прошло восемь лет. Нам с Анной исполнилось по восемнадцать. А её отец пришёл домой с новостью о том, что он отправляется по назначению военным корреспондентом в Испанию. Анна же стала умолять его взять её с собой, но он наотрез отказался. СССР поддержал Испанскую Республику в борьбе с националистами – это был 1936 год. Раз в два месяца от отца приходили письма, – в них он вкратце описывал своё пребывание в Испании. Ничего не говорил о работе, и о том, как скоро он приедет домой. Мы с Анной работали на фабрике. А в 1938-ом меня призвали в армию. Анна осталась одна. А моя служба продолжилась благодаря войне. И я думал, что больше никогда не увижу этих людей.

В 1942-ом я был тяжело ранен и доставлен в госпиталь.

К середине сентября месяца 1942 года немецко-фашистские войска были остановлены Красной Армией под Сталинградом. Но случилось это без моего участия. Тогда я уже месяц, как находился в госпитале и не мог окончательно прийти в себя. Осколок разрубил меня, чуть ли не пополам. Лежал я с кишками наружу. Помню, как вспоминал своё желание покончить с жизнью, затем темнота. Врачи ставили на мне крест, но до последнего старались помочь. Короче, я чудом выжил. Когда моё сознание стало более ясным, я встретил Анну. Она служила в медсанбате. Они привезли очередных раненых… Пробегая мимо моей койки, остановилась, а я смотрел на неё, …её глаза смотрели на меня со слезами, …она что-то писала на бумажке, присев рядом. А я, мог, только держать её за запястье слабой рукой, я даже говорить не мог. Боль, радость, сожаление, ненависть перемешались в тот момент во мне и немощность. «Сюда пиши..!» – сказала Анна, сжав в пальцах бумажку. Свернула её, положила под подушку, поцеловала меня в щёку и умчалась дальше спасать людей. Я лежал, точно ошарашенный молнией, – именно вспышкой передо мной возникла и тут же исчезла Анна.

Я писал потом, но ответа не получал. Война научила меня ценить жизнь. Но не надолго. Я, конечно, продолжал помнить эту цену, даже тогда, когда очередной раз надумал прибегнуть к самоликвидации…