Марина Клингенберг - Ангелы Зодиака

С тех пор у меня время от времени возникал этот кошмар. Я понимал, что в данной ситуации ничего не могу сделать, и лучше мне и впрямь просто забыть о произошедшем, отрешиться от него. Я старался. Даже стал учиться и закончил школу с отличными отметками. Занялся спортом. Много читал. Максимально забивал свое время и голову, и это дало результат. Вскоре я снова почти забыл о Луке, но его исчезновение все-таки успело наложить отпечаток на мою личность.

Любое сообщение о пропавшем ребенке в газете, по телевизору или в постепенно захватывающем мир интернете наводило на меня ужас. У меня перехватывало дыхание, я начинал ощущать темную пустоту, чувствовать, как внутри что-то скребется и хочет разодрать мне грудную клетку своими ядовитыми когтями. Однажды, услышав об очередной пропаже и увидев фотографию маленькой девочки, я потерял сознание, отцу пришлось долго приводить меня в чувство.

Пропавшие взрослые такой реакции у меня не вызывали. Я много размышлял об этом и пришел к выводу: это потому, что взрослые могут сами о себе позаботиться. У них есть документы и деньги. У них есть отношения, хорошие и плохие. Спектр причин их исчезновения огромен, и большая часть носит бытовой характер и имеет счастливое окончание истории. Затянувшаяся попойка. Вытрезвитель. Ссора. Бегство от проблем. Это не значит, что взрослых не надо искать, просто можно по крайней мере четверть часа перебирать различные варианты, благополучные и не очень. А в случае с ребенком – нет. Куда мог деться ребенок? Один. Маленький. Без документов и денег. Не знающий мира. Не способный защититься.

Чернота накрывала меня с головой. Что, думал я, ощущали родители, чей ребенок вот так исчезал?

Этот вопрос круто повернул мою жизнь. Если я так реагировал на чужих детей, которых даже не знал, что, если с моими собственными случится нечто подобное? Я был не в силах представить это и твердо решил: детей у меня быть не должно, ни при каких обстоятельствах.

Считается, что быть геем или нет – это не вопрос выбора, но я, злодейски разрушив это представление, сделал осознанный и расчетливый выбор. Может, во мне изначально была заложена бисексуальность, но не суть важно. Главное, что я сознательно выбрал такой образ жизни – это был самый простой способ удовлетворить свои потребности, не подвергая себя риску. Мне было плевать, что подумают окружающие, собственный разум был мне важнее, и в шестнадцать лет я стал встречаться с парнем. Поначалу я нервничал и боялся, что ничего не выйдет, но, к моему немалому любопытству, в момент истины эрекция меня не подвела и легко утвердила в новом качестве.

Мы с моим парнем неплохо проводили время, общаясь, как обычные друзья – смотрели футбол, пили пиво, играли в компьютерные игры, делились интересами и так далее, просто при этом занимались сексом. Когда все вскрылось, родители пришли в ужас, и моя ориентация стала причиной множества ссор. Ссорились в основном родители, а я молча их выслушивал, со всем соглашался и заявлял, что ничего не изменится.

Моему брату к тому времени исполнилось десять лет, но он только и делал, что монотонно раскачивался и невнятно говорил какую-то сумятицу, кричал, если ему было плохо, смеялся, если хорошо. Я с ним никогда не общался, потому что, по моему мнению, это было невозможно: в ответ на любой вопрос он выпаливал ряд бессмысленных звуков. Тетка по-прежнему опекала его и сыграла значительную роль в семейном скандале. На меня обрушилось столько цитат из Библии, что впору было подумать, что гомосексуализму посвящена как минимум ее половина. Однако я оставался непоколебимым. Вскоре страсти схлынули, но атмосфера в доме стала напряженной, и я понимал, что мне лучше съехать. Так я и сделал, едва представилась возможность.

Окончив школу, я поступил в университет и перебрался в общежитие. Отличные результаты экзаменов обеспечили мне свободу выбора, и я остановился на медицине, чтобы хоть чем-то порадовать родителей. Отец подозревал, что моя гомосексуальность отчасти надумана, что я таким извращенным способом мщу им с матерью. Поэтому я чувствовал себя несколько виноватым, но рассказывать о Луке не хотел, на меня бы обрушилось чудовищное давление – походы к психиатрам и психологам, лекции о предохранении и вазэктомии. Все это, я был уверен, не залог того, что однажды я не сойду с ума. Да и чувствовал я себя с парнями вполне комфортно.

Учился я с интересом, но без какой-либо цели, поэтому звезд с неба не хватал, и по окончании учебы не чувствовал себя в силах делать врачебную карьеру. После ординатуры я нашел место в плохонькой, но широко разрекламированной частной клинике, где оказание медицинских услуг в лучшие дни едва дотягивало до среднего уровня. Если я диагностировал у своих пациентов что-нибудь слишком серьезное, то под разными предлогами советовал их родителям обратиться в другое учреждение. Поступать иначе не позволяла совесть, но в целом работа меня устраивала. Особо напрягаться не приходилось, а платили хорошо.

Я занимался исключительно детьми. Маленьких пациентов было немало, и каждого я не только мог, а обязан был потрогать, пощупать. Этот процесс приносил мне пьянящее наслаждение. Без сексуального подтекста. Более того, когда – случалось – я обнаруживал на телах детей характерные следы, говорящие о насилии, то чувствовал тошноту и мечтал убить ублюдков, распустивших руки. И, конечно, сразу сообщал, куда следует.

Что до меня, касаясь детей, заглядывая им в глаза, требуя ответов на вопросы, я удостоверялся: они есть, они здесь, передо мной, они никуда не могут исчезнуть, потому что так не бывает, просто не может быть. Я сжимал хрупкие руки, прикладывал пальцы к шее, щупал живот ребенка и ощущал торжество и легкую эйфорию. Живой. Здесь. Мягкий, теплый, потрясающе материальный, неспособный раствориться в воздухе или провалиться сквозь кушетку и пол. Это было великолепно. Если я возвращался домой с отблесками блаженной улыбки на лице, Мэт, мой нынешний партнер, безошибочно определял, что у меня появился новый пациент, и с иронией приносил поздравления с «очередным не провалившимся ребенком». Про Луку я ему – да и никому другому – не рассказывал, но он знал о моем страхе и, кажется, даже понимал его.

Больше пятнадцати лет прошло с тех пор, как я говорил со своим бывшим учителем о Луке. Пусть воспоминания и страх остались, за прошедшие годы история все-таки поблекла. «Куда исчез Лука?» – этот вопрос я продолжал задавать себе время от времени по привычке, зная, что никто не даст мне ответа. Я жил стабильной жизнью, ничего большего от нее не ожидая, когда размеренное существование вдруг треснуло с громким хрустом и бросило меня в омут, темный и вязкий, как тьма, в которую я когда-то погрузился под действием наркотика.