Валерий Гришковец - Соборная площадь

А когда я однажды
Плюнул в красный родничок огня
И с детским любопытством
Слушал загадочное шипенье,
Шершавая,
В буграх мозолей ладонь
Больно обожгла мою щеку.
– Огонь, —
Сказала бабушка, —
Маленький и красивый, как цветок
(Я знал его только таким),
Бывает большим и злым,
Похожим на лютого,
Багрового от злости
Зверя,
Который пожирает дома и деревья
И рычит,
Страшно и с громким треском…

…С тех пор
Множество закатов
Оромными кострами
сгорело над погостом,
Над почерневшим крестом,
Похожим на бабушкины руки,
Простертые к небу.
Но никогда большн
Я не плевал в огонь…
И не потому,
Что боялся разгневать его.
Нет!
Я от всей души благодарен ему:
За тепло и уют в доме,
За горячий суп на столе,
Что добрые,
Как у бабушки,
Руки матери ставят передо мной.

И если бы
Я был скульптором,
Я бы изваял памятник Добру и Теплу —
Алый порыв огня.

***
Хоронили бабушку,
Так и не отмыв добела ее большие руки.
Изрезанные бурыми бороздами морщин,
Они лежали —
крест-накрест —
на белом фартуке,
Сшитом ею когда-то.

Над только что вспаханным полем
С криком носились вороны
И кружился легкий мартовский снег.
Я смотрел на бабушкины руки
И думал:
Как они похожи на это поле…
Поле ее детства,
поле ее молодости,
поле ее жизни.

Как и принято в деревне,
Хоронили бабушку всей деревней.
Говорили о жизни и смерти,
Что жизнь прожить —
не поле перейти…
А еще —
про бабушкины руки
И про это весеннее поле,
Которое бабушка исходила вдоль и поперек
И совсем не думала его пройти,
Потому что это поле – было ее жизнью,
А бабушкины руки – золотыми,
Потому что она всю жизнь,
От зари до зари
Лелеяла это поле своими руками,
Чтобы оно звенело
золотой песней колосьев…

И большие бабушкины руки,
Так похожие на это припорошенное поле,
Плыли над похоронной процессией,
Прощаясь с солнцем
в молодой синеве
весеннего неба.
Прощаясь с родным полем,
Чтобы уйти в него
и слиться с ним
Навсегда.

***
Я хорошо помню
Свой первый рабочий день:
С утра и до обеда,
С обеда
и до конца смены
Я вывозил на свалку
стружки и опилки —
Работал подсобником в столярном цехе.
В этом же цехе
работал мой отец.
И однажды
я случайно услышал,
Как начальника цеха
сказал ему:
– Смышленый парень,
но звезд с неба
Хватать не будет…
Но как-то ночью
Я шел со второй смены,
Гремя большими
отцовскими сапогами
По мокрому асфальту.
И прямо под ногами,
в темных лужицах,
Сверкая и разлетаясь в стороны,
Сияли огромные звезды…
И вдруг
сами собой
Родились строки:

Я был не из первых, но не был
Дешевкою и подлецом.
И звезд фиолетовых с неба
Хватать не хочу. И с концом!
Зачем их хватать, если просто
Сверкают они у сапог?
Большие, как яблоки, звезды
Летят на асфальт из-под ног.

Утром
Эти строки
я прочитал отцу.
Он помолчал,
Потом
совсем неожиданно спросил:
– А в школу вечернюю
ходишь?..

***
Здесь апрель не звенит журавлями,
Снег на сопках до лета лежит
И в холодных лучах вечерами
Сквозь густеющий сумрак блестит.

И насколько глазами окинешь,
Степь да степь с желтой дымкой вдали,
Будто нету лесов и в помине
На бескрайних просторах земли.

Но сквозные каленые ветры
Вдруг плеснут прямо в душу весной
На далеком степном километре,
В стороне необжитой, чужой.

Снова вспомнишь о доме, о маме
И, конечно, немного взгрустнешь —
Где-то небо звенит журавлями,
Где-то пахнет березами дождь…

Советская Армия, 1974

***
Лайме – по-литовски счастье.
По листве приснеженной шуршу.
Стукнет дверь. Едва промолвлю: «Здравствуй!»
И язык, волнуясь, прикушу.

Удивиться милая литовка.
Ничего, как видно, не поймет.
Чай согреет. Улыбнется только.
И поставит – в полных сотах – мед.

Сладкий чай. Несладкое свиданье.
На крыльце расстанемся впотьмах.
И, как мед, хмельное слово «лайме»
Долго будет таять на губах…

ПРОЩАНИЕ С ЛИТВОЙ
Уеду. Останется небо
С тоской горизонта вдали,
Да чувство, как будто здесь не был,
Да горечь неясной любви.
Та вечная, смутная горечь,
Ее и года не сотрут.
И море, бессонное море —
Как будто тетрадь на ветру…

***
Выбегала на крыльцо —
От обиды жгло лицо!

И вещала зло с крыльца:
– Ненавижу подлеца!..

А потом в обнимку шла.
Жгли ботву. Сирень цвела.
Девять дочек родила!

Сад старел. И дом ветшал.
Да не старилась душа!..

***
Встретились – холод по коже,
В горле – соленый комок!
Может быть, просто похожий?..
Как же – кровинка, сынок…

Было ли? Не было?.. Было!
То-то, стоишь не дыша…
Сладостно водка кружила —
Руки поныне дрожат.

Кто ты? Завкафедрой? Дворник?
Боже мой, сукин ты скот!
Мимо – простой посторонний —
Сын твой родимый идет…

Скулы обида воротит,
Сердце сорвалось: «Прости!»
В небо метнулись вороны.
Эхо картаво свистит…

***
Сладко спится под осенний дождик
На литовской станции лесной.
В изголовье саквояж положен
Да богатый опыт кочевой.
Не буди нас, постовой Будинас,
Выспимся – уедем навсегда.
Как свели, так разведут пути нас.
Пусть поют ночные поезда!
Отмахала жизнь за середину,
Размотался – не смотать клубок:
Не видать уж, взгляд куда ни кину,
Ни начала, ни конца дорого.
Как там было?..
Не юлил, не спился,
Честно подставлял всегда плечо.
Как там будет?..
Хоть спокойно спиться,
Но стучится сердце горячо!

***
Мне снился сон, где был я стариком —
Иду, и мне дорогу уступают,
И уступают место мне в трамвае.
Мне снился сон, где был я стариком…

Мне снился сон, где был я стариком…
Меня с восторгом дети обступают,
Они смеются, тешатся, играют.
Мне снился сон, где был я стариком…

Мне снился сон, где был я стариком —
Я одинок. И близких нет в помине,
Всё оттого, что не смирил гордыни.
Мне снился сон, где был я стариком…

Мне снился сон, где был я стариком —
Я умираю. Двери нараспашку, —
Но кто наденет чистую рубашку?!
…Мне снился сон, где был я стариком.

***
Не вышел ни статью, ни родом.
Упрямец, ослушник, чудак,
Куда ты?.. Но ветер свободы
Полощет над городом флаг.

В дорогу? Ну что же, в дорогу!
Ах, как необъятна страна…
В работе не знаешь упрека —
Гудит, как дорога, спина.