Антон Алеев - Парк

Ведь любая вера по сути – слабость. То, чего мы не можем объяснить разумом, мы пытаемся дорисовать фантазией. Получается дикое полотно: пасторальный натюрморт неожиданно переходит в нагромождение абстрактных фигур, преломляя сознание.

Или вот слова. Комбинации букв. Они выпуклые и колеблющееся, как желе. Слово «диагноз». Или слово «гемодиализ». Я вижу, как они мутно переливаются, дымчатые и скользкие в свете больничных ламп. Рушится всё, рушится мир, вгоняя временами в такой ступор, что ты начинаешь казаться себе мумией. Деревяшкой.

Всё же. Почему эта улочка? Что заставило меня выбрать именно эту интерпретацию мелочей? Почему я, такая красивая, талантливая, такая… такая… Ведь по мне заплачут, правда? По мне уже плачут – я слышу этот всхлип, искренностью похожий на детский.

Стадия вопросов. Я забыла, есть ли такая?

И как же одиноко. И ничего не сделать, даже если бить лбом в белую, недавно заново побелённую стенку.

Самое обидное, что я не успею рассказать, как это будет.

Я не успела родить ребёнка. Я не понимала тогда, зачем. И я оказалась права – когда это случилось со мной, рядом не было этих мокрых от непонимания и страха глаз. Родных глаз. Моих, таких же, как мои. У Машки они совсем другие – мы с ней совсем разные. В юности она была толстым медвежонком, а я красавицей. Я всегда была красавицей – и в 8 лет, и в 16 и сейчас. Ну, не совсем сейчас, чуть раньше. До приговора. Сейчас я уже ничто. Пустой скафандр. Вот тогда, в юности мы с Машкой и расстались. Она никак не могла мне простить красоты. Ей казалось, мои поступки чудовищны. Ей казалось, что я хочу отобрать у неё последнее. Надежду. Но это не так. Я лучше разбиралась в жизни и желала ей добра. Правда. И я никого не убивала. А Маша убила. Зарождающееся, новое сознание. Это можно интерпретировать как угодно, но нельзя отгородиться от факта. А если это был ребёнок Антона? Если бы я успела тогда предотвратить её роковой шаг! Но мы уже были врагами. Вернее, она считала меня врагом.

Намного сложнее искренне рассмешить человека, чем заставить его плакать.

Мне проще.

И ещё, только никому-никому не говорите. Я… Мне иногда кажется, что я это не я. Тихо! Никому, слышите. Я на самом деле другой человек! И я сейчас не только лежу, прикованная к больничной койке, но и иду куда-то. В это очень сложно поверить, но это так. Я другой человек. Я иду куда-то под землёй. И я… Я не женщина!

Больно…

Мама! Мамочка!

Ааа-а-а!

ПОДОЗРЕВАЕМЫЙ

– Вставай, выходи! – конвоир, громко гремя ключами, только что распахнул дверь камеры СИЗО. Подозреваемый встал с нар, мельком, отчаянно, глянул на зарешечённое окно.

Он мог бы думать о многом в эти долгие часы ожидания, но думать не хотелось. Из-за жара в конечностях. Из-за выворачивающего душу стремления прекратить эту боль. Любой ценой. И ещё эта девушка со стеклянным взором, лежащая навзничь не давала его желаниям ни единого шанса. Мёртвая девушка. Он всегда думал, что Смерти нет. Но эта девушка опровергла эту незыблемую, казалось, истину.

Подозреваемый вышел в коридор.

– К стене! Руки за голову!

Выкрики конвоира смешили его. Нельзя запереть душу. Он в миллиардный раз удостоверился в правильности своего поступка. Единственно значимого в его совершенно никчёмной и бесполезной жизни. Он ещё не решил, насколько важным является то, что, всё было напрасным, и что ему так и не удалось ей помочь. Быть может для других, то, что он сделал, покажется нелепым – ему было плевать. Он не собирался оправдываться и что-то объяснять. Это ещё глупее чем то, что он сделал.

Охранник закрыл дверь и хотел выкрикнуть следующую команду.

Молчи. Не говори ни слова.

Он не сможет ничего сказать сейчас, подумал Подозреваемый. Я не дам ему ничего сказать. Его голос мне отвратителен.

И сразу перед мысленным взором достаточно чётко возник Тот Самый Человек. Забавно, Подозреваемый различал даже пуговки на манжетах рукавов этого человека, но не мог разобрать его лица. Оно было словно заштриховано карандашом на рисунке. Как долго он знал этого человека? Сто лет или может быть пятнадцать минут? Те самые пятнадцать минут, когда почти всё стало ясно. Тот Самый Человек объяснил суть. После этого поступить по-другому не представлялось возможным. И платой за выполнение предначертания оказалась эта самая сила. Её было отчаянно мало, Подозреваемый мысленно словно перекладывал нечто из руки в руку, как перекладывают горячий пульсирующий шар, чтобы не обжечься. Силы осталось очень мало, но её должно было хватить на задуманное.

Подозреваемый напрягся, но лицо Того Человека продолжало быть скрытым. Только серые мазки штрихов. Зато он помнил, как Тот Самый Человек уходил. Как удалялась его спина, а Подозреваемый смотрел вслед и не мог шевельнуть ни одним мускулом. И как потом разум накрыло пронзительным откровением.

Подозреваемый раскрыл ладони и выпустил горячий шар наружу. Тот упал на бетонный пол, отскочил и покатился по коридору. Слышно было, как он пересчитывает ступеньки невидимой лестницы. Стук-стук-стук.

Конвоир стоял за спиной Подозреваемого бессильно опустив руки. Фигура его обмякла, мундир повис, как на манекене. В мутных зрачках, устремлённых в никуда, застыло бездумное коровье выражение.

Во всём этом есть какая-то дикая ирония, подумал Подозреваемый. Немного жаль только, что время пришло так неожиданно, хотя к этому никто и никогда не бывает готов.

Ему почему-то представилась небольшая речка, весёлая и прозрачная. Бегущая белыми бурунами брызг между блестящих камней. И листья ивы, как маленькие лодки, уносящиеся в неведомое.

Подними правую руку к кобуре.

Подозреваемый взглянул вбок, вдоль жутко бледно-жёлтой стены – неровной и унылой. Что ж, какая собственно разница где. Главное – когда. Главное – вовремя. Во время.

Он не оглядывался, он знал, что всё идёт так, как надо.

Расстегни кобуру и достань пистолет.

Часто в размеренности происходящего мы не улавливаем нить жизни, думал Подозреваемый. Мы бредём в толпе таких же животных, выполняем безусловные инстинкты автоматически, ради тока крови и сомнительных удовольствий. И если не происходит события, которое способно поменять мир полюсами, так и падаем молча в пропасть.

Приставь пистолет дулом к моему затылку.

Я знал Арину 7 месяцев, а Того Самого Человека 15 минут. Но, и то, и другое, оказалось достаточным. Вот так пронеслась жизнь. До Смерти, которой не существовало бы в природе, если бы не та девушка.

Нажми на спуск.

Оглушительный грохот выстрела наполнил коридор изолятора болезненным эхом. Подозреваемый, как куль упал у стены. Вместо его лица было кровавое месиво. Конвоир с непередаваемым ужасом уставился на свою руку с пистолетом. Некоторое время он был недвижим, как статуя. Потом судорожно отбросил оружие, закричал и побежал по коридору.