Леонид Кузнецов - Комикс про то, чего не было… Часть вторая

Константин, как Ав заметил, успел уже не только переодеться, но даже и искупаться в том самом бассейне, потому что его волосы были мокрыми. Мокрыми они были и у рабынь. Ну конечно, пока мальчишка изучал дом, ему ведь слышался девичий визг и плеск воды! Фантазия заработала…

Кузен восседал за столом в непомерных размеров кожаном кресле, поедая фрукты, названия которых Ав не знал. Напротив стояло еще одно, точно такое же кресло, пустое, и больше в салоне сесть было решительно не на что. Разве что на пол. То есть этот огромный стол был накрыт на-двоих! И Константин кивком головы пригласил Ава присоединиться к трапезе. Мальчишка с опаской погрузился в кресло и совершенно в нем утонул. Впрочем, скоро освоился. Сидеть в нем было даже приятно. Только вот есть не получилось. И виной тому стали уши, которые сделались малиновыми. Да и вообще он весь пошел пятнами. Шея покрасилась и стала, как у леопарда.

Ав изо всех сил старался думать о чем-нибудь постороннем. И не смотреть… Но как? Во-первых, что это за прислуживание такое? Кто так прислуживает?! Нет, он вовсе не придирается. Но разве Темнокожая за Константином сейчас ухаживает? – Скорее уж он за ней. Это ведь он ее кормит! Своими руками. И, если поначалу она просто ерзала на подлокотнике, всячески показывая, что сидеть на нем и есть, постоянно нагибаясь, ей неудобно, так скоро взяла и просто сползла к нему на колени! Ловко так. Нет, ну надо же!…

А когда Константин отослал худенькую поухаживать за гостем и эта гадина, улыбаясь так, словно знала какой-то стыдный секрет своей жертвы, обошла стол и, виляя бедрами, приблизилась к Аву, полагая, наверное, что он слепой и через сеть, в которую она, с позволения сказать, была одета, он ничего не видит!… В общем, сердце его громко забилось и кровь стала приливать… Везде она стала приливать, не только к голове. Аж жарко стало… Так ведь эта мерзавка, как будто так и надо, как будто в этом доме так заведено, залезла на подлокотник его кресла! В этой своей рыболовной снасти!!… А потом и вовсе нагнулась к нему, махнув прохладными влажными волосами по его воспаленной щеке… Да еще руку положила ему на плечо!… Теплую такую… И мягкую… А с чего он взял, что эта ее рука должна быть холодной и костлявой? – Да, худенькая, не как у Марии, но ничего, нормальная рука. Даже приятная.

Она еще что-то сказала, только он уже не расслышал – что. А девчонка всего лишь представилась. И поинтересовалась, как зовут его. Ничего особенного. Чего же так волноваться? Примечательно, что, не получив ответа, она не обиделась, а только улыбнулась. (Мария сразу бы шлепнула его по лбу, чтоб “этот дурак глупый” проснулся и начал вести себя вежливо.) Длинноногая должно быть объяснила себе его насупленное молчание и нежелание есть их “незамысловатое” угощение (Она так и сказала, извиняясь, – незамысловатое. Да ему сроду такой вкусноты никто не предлагал!) естественным высокомерием, ведь все здесь уже знали, чей он брат. Господи, да он с радостью все то, что перед ним лежало, давно бы уже слопал, если бы так позорно не дрожал. Если бы она отошла от него хотя бы на шаг. И что? Она его пожалела? – В каком-то смысле – да. Только не в том, в каком ему хотелось. – Потеряв последний стыд, она съехала с подлокотника к нему на колени. Как та, черненькая, к Константину. Да что они тут, совсем спятили, что ли?!…

И ведь правда, такая мягкая оказалась. Везде. И теплая. Прямо горячая! И вся упругая, живая, легкая. Почти невесомая. Только дышать почему-то стало нечем! А потом она еще запела. Неплохо, кстати. Негромко так пела, чистенько. Старалась. Не забывая касаться его всем, чем только можно… И дышать ему в висок. У них в Магдале так никто петь не умеет! И мелодия была красивой, явно нездешняя. Греческая, наверное… А может римская?… Та, другая, что жила теперь у Константина на коленях и все время неприлично смеялась, когда не целовалась с ним, добыла откуда-то дудочку и стала длинноногой подыгрывать. Лучше бы она этого не делала! Кто ее просил?! Ну раз нет слуха, зачем портить прекрасную музыку!…

А интересно, с чего Ав взял, что музыка и ее исполнение были прекрасными? – Непонятно. Впрочем, может и были. Вот только прекрасными стали уже и тоненькая ключица певуньи, левая, на погибель Ава вылезшая из-под угрожающего свалиться с плеча прозрачного хитона; голубая бьющаяся жилка на ее нежной шее… Ее точеный подбородок, по которому уже несколько раз проехались его ресницы. И прямой нос. Все вдруг сделалось прекрасным. И левый холмик, которым она дышала и которым уже дважды якобы нечаянно ткнулась сначала ему в щеку, а потом в нос. У Марии и у той, бесстыжей, что совращала Константина, он был больше. У Марии – так намного. Но у этой он был просто прекрасен! Хоть и меньше. А почему прекрасен? – Да потому что Длинноногая, а не Темнокожая и не Мария сидела сейчас у него на коленях. Нет, и у Марии все тоже было красивым. Но ведь правда – ее же здесь не было.

Больше всего Ав мучился от того, что видел он пока что только то, что было слева. Притом что все, что росло на певунье справа, возможно, было еще прекраснее, но так уж она села. От запаха ее волос бедняга начал дуреть. Чтобы не потерять сознание он попробовал представить, а как там справа… Представил. Стало еще хуже. И совершенно некуда было девать руки!… Посмотрел, как выкручивается со своими руками Константин. Увидел!!… – Кажется, теперь не только уши – даже нос покраснел. Еще раз бросил взгляд через стол. Нет, действительно, в первый раз не ошибся. Минуту соображал, как быть. И вдруг решился. Так, сначала нужно разобраться с левой рукой. Не торопясь… Крепко сжал зубы и попробовал повторить все в точности… вслед за Константином. Если ему можно, то почему, собственно?…

Небеса не упали, и по лицу Ава никто не ударил. Только рот пересох и захотелось кашлять. Если бы Длинноногая сейчас не пела, он бы точно покашлял. А главное, этот проклятый хитон – одно ведь название: что он есть, что его нет!… Головокружение опасно усилилось. Теперь правая рука… Не успел. Только собрался ее пристроить, а певунья в паузу вдруг лизнула его в переносицу… Так, между прочим… Хорошо, что он сидел и падать было некуда. У Марии губы не такие тонкие… Но странно – у этой мягче… И колени у нее не дрожат. Может потому, что здесь тепло и она не мерзнет? А может потому, что она сейчас сидит? Нет, наверное, потому, что поет. И ей сейчас не до глупостей! Она думает о музыке. Ав нечаянно выключил что-то в своей голове, потом перестал слышать музыку и вдруг увидел, о чем на самом деле думает сейчас Длинноногая. – Господи, что там сны Марии!…

Ав был уже практически в обмороке, когда где-то далеко отсюда, не в этом доме, лопнула длинная толстая струна и раздался беззвучный, нарисованный в воздухе стеклянный звон. По салону поплыл вкусный, но не вполне съедобный запах, обладавший кроме всего прочего еще и цветом. Он был невидим, как и полагается запаху, но определенно рыжим! И еще: он напоминал собой лису. Нет, не принадлежал ей, а просто неуловимо был чем-то на нее похож. Ав знал, чем пахнет лиса, – псиной. И ничего хорошего в этом запахе он не находил. Этот же аромат был просто восхитителен! Он обжигал и помогал вспоминать то, чего никогда с ним не происходило, призывая радоваться всему подряд, словно он пьяный или слабоумный. И давать быстрые обещания. Непонятно кому… Одновременно этот запах погружал Ава в странный сон, чем-то напоминающий тот морок, который по ночам впускала в себя зеленоглазая ведьма, позволявшая потом своему мучителю делать с собой все, что ему захочется. Только бы кто-то у нее потом родился…