Леонид Кузнецов - Комикс про то, чего не было… Часть вторая

Да, но мы отвлеклись. Прозвучавший вопрос стоит немного переиначить: – “Способна ли Мария понять, когда ее обманывают?”. Если бы кто об этом спросил Иосифа, раввин в глаза рассмеялся бы тому недоумку, потому как Мария чувствовала ложь за сто шагов. Причем еще прежде, чем та зарождалась в голове вруна. Иосиф тысячу раз попадался. Строгий учитель, он испытывал немалые затруднения из-за этого ее крайне неудобного для него дара, потому как преподавать тору и вообще рассказывать что-нибудь про Бога тому, кто с удовольствием верит тебе на слово, это одно, и совсем другое дело… Ну да ладно, не о том сейчас.

А вот Сир никогда дочь не обманывал. Ему это и в голову не приходило. Зачем бы ему это понадобилось? Оно, конечно, принимая во внимание страшную наследственность девочки, ему приходилось что-то придумывать… – Неважно! Она никогда не проверяла отца, поскольку любила его и верила ему безоглядно. Просто так верила. Даже понимая, что не все так здорово… Как верила словам Иосифа, что она – избранная. Наверное, потому, что помнила, как в Греции под зимним проливным дождем отец нес ее на руках, закутав в свой ветхий плащ, а сам дрожал от холода. Они тогда убегали от каких-то плохих людей в черном. А может и не в черном. Но очень страшных… И как потом он отдавал ей свой хлеб. А ей говорил, что уже поел. И она все понимала. Заставляла его тоже съесть немного. А он отказывался. Совсем маленькая была, а запомнила…

Ну а все-таки… – Мог Ав обмануть Марию, так, чтобы девчонка не догадалась о его жульничестве? Мог он скрыть от нее какой-нибудь свой секрет? – Да запросто! Он единственный и был на это способен. Кстати, именно от нее ему и было, что скрывать. Знала б, к примеру, она, зачем он полез тогда на эту несчастную оливу! И почему с нее свалился. Она, конечно, что-то такое подозревала…

Мария первая нашла его в то утро. Когда он лежал без памяти. Совершенно беспомощный. С разбитой головой. Она впервые увидел тогда, какого цвета у него волосы… Казалось бы, в ту минуту она могла выведать у него все, что угодно, ведь он бредил. К тому же ей действительно нужно было кое о чем его порасспросить. О своих нехороших снах, например. Попробовала. Так вот, даже тогда она ничего из него не выудила. Повязала ему на голову белую тряпку, чтобы больше никто не увидел, как он меняется, когда выходит из себя, и побежала за отцом.

Михаэль лазал потом на то злосчастное дерево, пытаясь понять, что могло понадобиться там этому дураку. Да еще ночью! И что? – А ничего. Пришлось списать инцидент на внезапное помутнение рассудка. Ну полез мальчишка на дерево. И свалился. Да он вообще был странный, почему его и в пираты долго не брали. Мало ли что ему в голову втемяшится. Если он по ночам по деревьям лазает. И с муравьями разговаривает… А тайна у Ава, между прочим, была. И какая! На оливу ведь он не просто так забрался.

А можно подумать – у Марии тайна была не ужасная! Последний год она вела уже практически двойную жизнь, стыдную и невыносимую. И ничего с собой поделать не могла. Хуже всего было то, что с детства она была окружена влюбленными в нее мальчишками. С драками из-за нее, подарками, невинными поцелуями в щеку за амбаром. Все как полагается… Бог с ним – с детством, но сейчас!… Вот если бы у нее были подруги… Хотя… Ну, снилась бы ей вместо Ава подруга! Она пару раз в красках представила себе и поняла, что было бы то же самое. В общем неизвестно еще, что хуже. Сильно страдала девочка…

Так вот: Ав про ее тайну знал, а она его секреты – нет. То есть догадывалась, конечно. Вернее предполагала, но точно не знала. И боялась, что это она сама всякие мерзости про него придумывает. А он на самом деле хороший. И на такое не способен. Никто не мог забраться к нему в голову! Для этого нужно было бы построить стеклянный дом и сделаться таким же сумасшедшим. И самым трудным было для нее то, что днем она свои сны называла мерзкими, а после ужина начинала дрожать от нетерпения. В ожидании. И проклинать себя. И матери в глаза стыдилась смотреть…

А все же, действительно ли Ав знал про ее неприличные сны? – Не просто знал…

Так, ладно, а в самом деле, если уж совсем без дураков, – врал Ав Марии про свою непричастность к их коллективному колдовству? – Да он бы прыгал от радости выше той оливы и тысячу раз бы уже всем похвастался, если бы действительно был способен сотворить что-нибудь эдакое! Неужто он не дал бы Марии понять, что научился тому, чего не умеет она? Что никто другой не в состоянии не то, что сделать, а даже просто понять, о чем здесь идет речь. Представить, как такое вообще возможно! – Еще тот хвастун. Это он только с виду скромный и несчастный. Голова у него, видите ли, часто болит. Нос задирать поменьше надо, вот и болеть не будет! А когда с философом из Александрии затеял переписку, так и вовсе загордился. Землю под собой чуять перестал. Таким возвышенным сделался, что прямо не подступишься к нему! В общем, Мария правильно сделала, что поверила ему. И никакой это с ее стороны не самообман! Напрасно Михаэль искал в ее подозрительной легковерности подвох и даже обзывал ее глупой и лживой, ни в какие “само”, естественно, не веря. Он даже начал подозревать партнеров по игре в нехорошем сговоре. В том, что они хотят над ним посмеяться.

В действительности же Ав никому не врал. Ни Марии, ни Михаэлю, ни себе. Никому! Когда Мария, как всегда неожиданно, через плечо оборачивалась к мальчишкам и с лукавой улыбкой, от которой у обоих сводило дыхание (еще и поигрывая при этом голой коленкой), тихонько спрашивала – “а это правда, что НАС ТРОЕ?”, – Ав ничего не предпринимал. Даже и не собирался! Наоборот!!…

А куда тут соберешься, когда понятия не имеешь, как и что нужно делать? Он лишь пугался внезапности ее приглашения шагнуть в неизвестное, смешно при этом волновался и, закрывая ладонями глаза, начинал прислушиваться к чему-то внутри огромных, во все стороны глядящих разноцветных глаз, катящихся в его голове, боясь, что в какой-то момент, который ему почему-то никогда не удавалось поймать, окажется, что все уже свершилось. Чего он боялся? – Того, что Мария или Михаэль по легкомыслию не справятся с собой и нечаянно, по неосторожности или по глупости, обманув его, что-нибудь все-таки на его голову и себе на беду наколдуют. В чем, конечно же, не признаются. И тогда уже будет не остановить… А что, собственно, останавливать? – То, что появилось само, и с чем ты не сумеешь справиться? Чему ты не сможешь помешать быть, даже если очень сильно этого захочешь? Он, правда, и не особенно хотел. Потому что был трусливым.

Да, Ав боялся. Другого слова не надо искать. Он испытывал самый настоящий страх и всеми оставшимися силами своего мгновенно перегоравшего рассудка пытался сказать самому себе правду о том, что он тут ни при чем. А еще сказать ее тому, что, смеясь над ним, какое-то время назад, которое он, дурак!, как всегда проморгал, само уже начало вырастать неведомо из чего. И неумолимо продолжало прорастать сквозь его с хрустом лопающиеся нервы. Сквозь его стеклянный мир. Из немыслимо далекого прошлого… Из той жуткой бездны, в которой не было еще ни времени, ни света. Не может там быть никакого света – она же бездна!