Илья Бондаренко - Лекарство для Маши

Мы писали изложение по русскому языку. На все мероприятие (или лучше сказать операцию?) было отведено порядка трех часов. Я, расколотый и расстроенный, сел за последнюю парту. Окружение перешептывалось и посмеивалось, озираясь назад. Кто-то из учителей в очередной раз зачитал текст. В классе приятно пахло крашеными партами. Они источают особый запах, когда на них попадает из окон солнечный свет. В его лучах кувыркаются крошечные существа, а за четырьмя окнами, глядящими в школьный двор, дышат кусты жасмина и цветут прозрачные небеса. Узкая асфальтовая дорожка спускается от школы к остановке, от остановки – к железнодорожной станции, оттуда – к речке. Какой-то мужик встал на корячки и с маленького деревянного мостика черпает воду ведром. Он смотрит на меня, а я на него. На берегу видны старые разноцветные дома, все они словно выпали у бога из кармана и проросли дымом из труб. – Ведро пиздить не рекомендуется, – говорит мужик, приматывая его веревкой, к перильцам. После он еще какое-то время озирается и уходит наверх к домикам.

Я смело писал изложение, ломая строки, перемещая сюжетные фрагменты. В какой-то момент я увлекся этим процессом и успокоился. В конце концов, было наплевать на этот экзамен и на эту школу и на учителей, и на казенщину, которой все это проформалинено.

Моя стабильная оценка по всем предметам – тройка, на нее были запрограммированы учителя. Хотя вру, – по географии у меня каким-то чудом вышло четыре. Но тот, кто заполнял аттестат – ошибся, написав три и по географии. А поскольку бланк этот – номерной, и стоит, понятное дело, дороже, чем вся моя жизнь, менять его не стали, зато пообещали взамен составить хорошее резюме для поступления куда-то там.

А кстати, куда?

Оказалось, что выбор надо делать сразу, вот уже сейчас. А-а-а-а! Честно говоря, надо быть идиотом, чтобы к восемнадцати годам не определиться с этим хотя бы примерно. В совсем раннем детстве я знал, кем хочу стать, а потом вот как-то забыл.

Родители, не видя в своем ребенке никаких особенных дарований, запихнули меня в колледж учиться на экономиста. Собственно разговор был недолгим:

– Хочешь быть врачом? Хотя, какой из тебя врач!

– Учителем?.. Да, ты всех детей поубиваешь!

– Электриком?.. Сопьешься, будут с тобой все пол-литрой расплачиваться.

– Экономист? А что такое экономист?

Никто бы меня, естественно, не взял в столь приличное заведение как колледж имени героя А. Г. Рогова без отцовых взяток, а на экзамене по математике седая преподавательница (ставя 4) раздраженно проскрежетала, что я тупой. И была абсолютно права, я, правда, тупой, особенно когда вижу цифры, а от формул у меня начинают слабо подрагивать руки. Сразу после поступления я озаботился тем, чтобы не вылететь оттуда после первой же сессии с моими условными знаниями школьной программы.

Заведение и впрямь оказалось приличным. Это выражалось в том, что в нем имелся штатный культработник, а руководство ценило и поощряло творческих студентов, выступающих на внутренних полукультурных мероприятиях. Поэтому первым делом я начал играть там на гитаре. И даже привлек к этому своего друга, у него неплохо получалось вокалировать. Постепенно я стал вхож в неформальные студенческие круги, а преподаватели начали удобрять мою творческую активность баллами. Через полгода, по итогам экзаменов мне даже платили стипендию. Счастливая как слива куратор группы вносила в аудиторию ведомость, где все получающие расписывались за свои семьдесят два рубля. Компакт-диск в то время стоил ровно семьдесят. Мне хватало и на диск и на троллейбус. Во время большой перемены мы отирались на остановке с одногруппником Ярославом, – тощие как Бивис и Бат-хед, показывали кривыми пальцами на неразборчиво написанные названия всяких пирожков в застекленном ларьке. Под одним из них было написано «бросил кто-то».

В роговском колледже я научился играть блюз, располагать к себе старших, произносить умные слова, знакомиться и расставаться с девушками.

Обучение закончилось так же внезапно, как и началось. Мне дали красивый синий диплом без единой тройки. Но вот что странно, диплом-то я получил, а со специальностью так и не определился. Это, как оказалось – не беда, поскольку после среднего образования принято получать высшее. И я, словно целое стадо баранов в одном лице, потащился его получать. Институт был выбран мной самолично, по принципу кратчайшего срока обучения. Почему-то мне казалось, что времени в моем распоряжении мало. Это теперь я знаю, что его вон сколько.., а тогда казалось, что мало. Ничего короче, чем 4 года найти не удалось. Абсурд в том, что, не зная какую специальность выбрать, я пошел снова учиться на экономиста.

В итоге, не представляю себе, что делают экономисты на работе. Ни хрена, наверное, они не делают. А иначе где продукты их деятельности? Сидят дрочат на отчетность. Терпеть не могу экономистов.

А вот жена у меня и экономистов может терпеть, и врачей, и преподавателей. Она и сама в поликлинике работает. Целых полтора года. У них там тайны всякие государственные, которые нельзя разглашать, она мне их все рассказывает, и мы вместе смеемся, а иногда плачем. Я вам их тоже расскажу, только немного погодя, – почему нет!?

А в Ваныкина мы с ней не по работе приехали, а из-за ее гайморита. Есть у нас одна знакомая терапевт. Жена, когда заболела, ей первым делом позвонила. Как, – спрашивает, – лечить гайморит? А то в нашей поликлинике никто не знает. Та сразу начала говорить, что гайморит это очень страшно, и что ее дочь с этим даже в больнице лежала… Как лечить? – жена спрашивает. А она все – как это страшно, да как страшно. На том и попрощались. Думаю, если у нее на приеме кто-нибудь будет отдавать концы, она ему расскажет про какого-нибудь другого умирающего: «А вот-вот-вот, у меня когда-то похожий случай был…».

Я уже говорил, что работал в Москве, а кем не рассказал. Не велико упущение, – гастарбайтером я работал, провода в дырки засовывал. Жить поначалу пришлось, как и полагается гастарбайтеру, седьмым в однушке с тараканами в мойке. Русскому человеку не привыкать к скромности в быту, по крайней мере, не переучиваться. Если в тюрьмах Родины сделать условия чуток получше, то для половины страны разница со свободой полностью нивелируется.

В отличие от остальных великих писателей, я не скрываю своего меркантилизма. Возможно, стыжусь, но не скрываю. Да, я хотел заработать столько, чтобы никогда больше не ходить на работу. Это желание вполне характеризует каждого первого и последнего, в кого ни ткнем мы грязным вонючим пальцем!

Ездил я по городу с бобинами проводов, кучей разъемов, переходников, модемов, тюнеров, роутеров и прочего говна. Компьютеры и телевизоры человечьи настраивал. Столовая – на заднем сиденье, туалет – на заднем сиденье, случился половой партнер – добро пожаловать на заднее сиденье, перерыв в работе, вечерняя или ночная заявка, можно поспать, – а вот это уже удобнее на переднем.