Александр Волынцев - В поисках Вина и Хлеба

Выяснилось, что зампотех и зампотыл решили ему подгадить: провели полную ревизию имущества взвода. Понятное дело: половина этого имущества растеряна на учениях, выездах и просто спёрта кем-то когда-то при невыясненных обстоятельствах. «Возвращай всё по описи или компенсируй деньгами. Три тыщи», – прозвучал вердикт сурово блюдущих неприкосновенность социалистической собственности. А верней всего, забухать им хотелось на халяву. И по-крупному. Или ротный настропалил, уходя в отпуск, чтобы без него – никаких передвижений по личному составу…

Соткать из ниоткуда фигову кучу всякого шанцевого инструмента, аккумуляторов, фонариков и прочей хренотени у Олежки шансов не было. Как не было и трех тысяч старых полновесных советских рублей (при получке в три сотни и долгах после недавней свадьбы). Потому грусть его не знала пределов.

«Хы… – усмехнулся Бакелит, – та-ащ тнант, вы в следующий наряд в караул нас поставьте. Делов-то…»

Бомбанули склад НЗ по высшему разряду. За час управились. Погрузили на комбатовский уазик и вывезли под покровом ночи Олежке в сарайку. (Знал бы комбат, куда по ночам его уазик ездит, удавил бы вместе с уазиком…)

Через недельку предъявил взводный «найденный» инструмент, замы поскребли затылки, да делать нечего. Подписали обходной лист, и Олежка с молодой женой упорхнули в неизвестном для нас направлении. То-то ротный бесновался, когда из отпуска вышел: не удалось Олежкиной крови попить на прощанье…

Однажды (было это, когда мы уже отслужили первый год), подходит ко мне один из дедов и спрашивает: «Слушай, ты откуда? Я забыл…». Я подумал, что он спрашивает, откуда призывался. «Из Питера», – говорю. «Да нет, родом откуда?» – «Из Челябинской области» – «А откуда именно?» – «Да ты не знаешь, зачем тебе?» – «Надо!» – «Ну из Челябинска-65» – «Во! Точно! Иди на КПП, там твой зёмик!»

Врет, думаю, зараза. Но пошел.

Сидит на КПП боец с погонами младшего сержанта. Из учебки прибыл, дожидается, когда в штаб отведут. Диалог повторяется. Но вопросы уже задаю я…

«Здорово! Ты откуда?» – «Из Челябинской области» – «А откуда именно?» – «Да ты не знаешь, зачем тебе?» – «Надо!» – «Ну из Челябинска-65» – «Да? А в какой школе учился?..» Поговорили, вижу – точно, наш, из «Сороковки». Познакомились.

«Широка страна моя родная…» Да где широка-то? На Невском проспекте в Питере одноклассников встречал, спустя годы после окончания школы. А тут: меня призывали из Питера весной 1986 года, его призывали из «Сороковки» осенью того же года, а встретились весной 1987 под Уссурийском…

Сейчас Антон работает на комбинате «Маяк». Город маленький. Иногда встречаемся на улице. «Привет, братан!» – «Здорово, братуха!.. Как жизнь?».

…Спустя годы, когда началась первая чеченская, я сразу сообразил, что это надолго. Режиссеры этой бойни знали свое дело. С одной стороны: чечены, у которых кровная месть – многовековая традиция; с другой стороны: пацаны-солдатики, в силу юношеского максимализма готовые за своего погибшего друга рвать этот мир хоть зубами – только назначьте и покажите виновного…

…Итак, она звалась Татьяна…

Нет, ну, правда – Татьяна, что я могу сделать. Мы учились в одной группе Корабелки. На втором курсе я в полной мере ощутил все симптомы острой стадии заболевания, воспетого всеми поэтами, включая процитированного классика. И однажды, то ли набравшись смелости, то ли уж от отчаяния, попытался объясниться.

Она была чрезвычайно удивлена столь неожиданным проявлением ничем с ее стороны не спровоцированного признания и сразу же (без обиняков, кокетства и всевозможных моральных ёрзаний, столь свойственных доброй половине половины прекрасной) тактично, но твердо и прямо сказала, что между нами быть не может ничего, так как ее парень недавно ушел в армию, и она намерена его дождаться.

Я был не ее парень. Я тогда поскрипел зубами, написал пару-тройку новых песен, но где-то в потайном кармане души припрятал аварийно-спасательную надежду на то что… Ну, мало ли, как биография повернется…

То, что Татьяна пришла в военкомат меня проводить, не говорило ровным счетом ни о чем (потому что по этому поводу под стенами Кировского РВК собралось немалое количество моих одногруппников и друзей), но на душе стало теплее.

Я написал ей первое письмо уже из карантина. Она ответила, еще раз напомнив, что кроме дружеской переписки ничего иного мне предложить не может, но письма писать пообещала.

Сказано-сделано. И ее письма (так же как письма из дома) помогли не наделать различных армейских глупостей, наделать которых, порой, очень даже хотелось. Но в том самом потайном кармане души жил маленький котенок, своим мурлыканьем напоминавший о неизбежном, как крах капитализма, дембеле и о той весне, и той встрече, которая… может быть… будет совсем-совсем…

Когда я вернулся, мой друг по Корабелке – Валера Кленков – в первый же вечер огорошил меня…

Мы стояли на черной лестнице общежития (я тогда еще считал себя имеющим право курить) и некурящий Валера после долгой паузы уронил: «Она замуж вышла». Помолчали. «Почему не написали?» – выдохнул я вместе со струйкой дыма. Валера изумленно вскинул брови: «Зачем?!».

Так я понял, что у меня были настоящие друзья не только в армии, но и здесь, в Питере, которые ждали моего возвращения и со своей стороны тоже делали, что могли, чтобы оно случилось.

Без друзей выжить трудно.

…А с ней мы потом виделись пару раз, мельком, в толпе сокурсников, и я так и не поблагодарил ее за письма…

Ночь. Синяя лампа дежурного освещения создает ощущение романтической таинственности: вот-вот привидение появится… Но сегодня привидений не ждут. Дембеля задолбали дежурного по части: «Тревога будет? Нет?». Да даже если и будет, нас это уже не колышет. Нам так и было сказано. Мы уже почти гражданские люди: на построениях – отдельно от всех, обмундирование – из подменки (заплата на заплате). Созидаем объекты для части. Дембельский аккорд. Построил – свободен…

Романтику весенней ночи поломал дежурный по роте: бум! по выключателям. «Баталё-о-о-н! Падё-о-ом! Тирево-о-ог!!!»

Духи пружинисто летят со своих коек, лихорадочно впрыгивая в сапоги, штаны и прочая, шнурки торопятся степенно, фазаны с коек не спрыгивают, а снисходят, деды недоуменно потягиваются, а дембеля…

«Юрик! – толкаю я своего соседа, – Слышь, братан, тревога, говорят…»