Сергей Рок - Красная Рука

– Пойми!

– Пойми!

Кричал он порой тонковато, немного даже по-мышиному ― но это дело известное ― всегда рядом с собой надо искать человека, который бы был всем ― и музой, и, извините, и ямой. Универсальное такое дело. Тем более, что как бы Степан Хожин в великих ни ходил, все это было не в тренде, а где-то в бэкграунде, а от жажды чудес лопалась порой кожа между пальцев.

Ну, в общем, с темы Царей и Наполеонов мы и соскочили, едва начав, оставшись наедине с одним лишь Наполеоном ― хотя, Бонапарт, конечно, был он Бонапарт, и часто говорил он о крови своей благородной, а также искал в своих корнях еврейство ― а это дело популярное. Многие простые люди ищут способы не быть простыми. Вроде бы как ты не Иван. Нет. Кровь улучшенная. Дело тут не совсем в Хожине, а вообще.

И вот, что тут сказать? Таков мир. Ну, вы кого-то удивите тем, что Земля круглая? Никого. Так и с Наполеонами. Создали, например, для них сайт «Непризнанный гений», и там они рвали друг друга, доказывая, что каждый из них гениальней другого. А была у Мастера Стёпы Хожина свое имущество. Как пришел он к Тоне на приживание, так и была с ним ложка. И как накрывала Тоня на стол, так он брал ложку свою и говорил:

– Вишь, моё. Моё.

Хихикал.

– Ты правда гениален, ― отвечала Тоня.

– Почему же? ― так хотелось о себе слышать, слышать, вдыхать, колеблясь, сжимаясь и разжимаясь.

– Я терплю тебя, потому что ты гений.

– Да, да….

А что еще надо было? Гений может не работать. А то, что гений неизвестен, тут еще смотря как посмотреть ― например, известен на одном сайтце, и на другом, а на еще одном его хвалили и Михаил Юрьев, и Заславка Миронов, и Валентина Мозгоклюева, и даже Леонид Сероштан вдруг, вдруг, вдруг…. Вдруг написал любовное послание. Хожин расценил это поэтически.

– И правда, ― сказала Тоня, ― поэтому я тебя и люблю.

И вот, кушали они. И кушал Степа со своей ложки. А потом вдруг словно вихрем, вдохновением его завертело, и стал он делать скульптуры из проволоки, и самое главное ― был у него такой, эдакий, кусок. Сделает он, например, нечто, что называется «Змей Любви», сфотографирует, мол ― образчик какой, вешает, вешает на сайтцах, и народ охает, и ахает ― и домохозяйка Зайкова, и пенсионерка Василенко, и поэтическая продавщица особенных продмагов Любовь Августовна Берг, и необыкновенный инвалид слова Рашидов. Ну и как нахвалят―то, и бежит Степа к Тоне и требует. Требует.

– А чего требуешь-то?

– Я…. Я!

– Ну….

– Я….

– Ну чего?

– Пойми! Пойми!

– Понимаю. Скажи.

– Я! Я!

Гению все прощалось. И ложка блистала особо, в шкафу. И вот, размотал Хожин проволоку и сделал другую фигуру. Сфотографировал ― выставка. И хвалили его и поэтесса Инесса Сквознякова, и прозаик Луков, и драматург Иван Приобреталов, и даже лучший философ России (хоть об этом никто не знал, но это не важно), и хвалил его поэт Вахов, и художница странных ручек Елизавета Нежирнова. И так разошелся Степан, что на Тоню кричал, кричал, кричал…. И уж чуть не лопнул от крика своего. И летели слюни. А один раз так летели, что попали на электроплитку, а там был проводок оголенный, и как даст его по зубам!

Упал Степан Хожин. Нет, сопротивление воздуха оказалось сильнее смерти ― это был лишь щелчок, даже и не предупреждающий, а просто так.

– Видишь, ― сказал он.

Тоня повернулась к нему.

– А?

– Меня могло убить, ― проговорил он.

Тоня тогда разозлилась существенно. Кормить гения собой, практически во всех аспектах, было невыносимо.

Степа не работал.

Степа снова сделал скульптуру из той же проволоки, сфотографировал ее и кому-то показывал в Интернете. Кем были все эти люди? Зачем? Почему? Отчего? Нужно было платить, в конце концов, за Интернет.

Нужно было питаться.

И вот, был обед, и ложка блистала, ложка жила сама по себе ― и словно бы был голос ложки. Хотя и нет голоса у вещей, нет. Просто так оживают все вещи внутри у человека, и кажется, особым человек должен быть, не таким, как все ― и верно, Степан от всех отличался.

Был у него день рождения.

Разделся он до плавок ― весь худой, как стручок ― и еще, подобно стручку ― немного от жизни искривленный ― сфотографировался он и ― людям показ. Да, в соцсеть.

Соцсеть, соцсеть, соцсеть. Нет критерия ― а и не надо. Немного эксгибиционизма ― это нормально для Бонапарта. Надо, чтоб всего тебя видели. Всего-превсего. Любовь. Слава. Человек ли тебя приходит хвалить, или программа ― какая разница. А научат обезьян сидеть по соцсетям ― так и будут они строчить, строчить, и уж конечно, найдется не один Степан Хожин, облагородованный ими, ухоженный. Но ведь соцсеть ― не человек. Впрочем, а если тебе больше ничего не надо?

И стали они ругаться.

Степа говорил, что Тоня ― лишь приставка к нему, и что обязана ему служить, а он… А он…

Он ведь и не неизвестный гений. Вон, фотка-то какая, комментариев то сколько!

Ругались долго.

И вот, сделал Стёпа скульптуру из проволоки и решил показать Завелицкому, а Завелицкий же был суть мужичок роста низкого, и словно бы и характера низкого ― как будто оба эти качества тут единились, гнездились в одной точке.

– Нахрена? ― спросил Завелицкий.

– Ну это, ― ответил Степан.

– Вот так же гусь гадит.

– Как так? ― удивился Степан.

– Ну вот ты как бы сделал все это с позиции, так сказать, гуся. Но, в отличие от него, ты нагадил проволокой. Но форма та же.

Степан хотел подраться. Не то, чтобы он драться умел. Но был он велик, а никто того не ценил, а надо было доказывать. А Завелицкий продолжал:

– А потому что гусь большой. И отброс у него большой. А вот ты сделал отброс еще больший, медный.

– Я художник! ― завопил Степан.

Тут тоже неудача его ждала ― плюнул он, и слюна его попала на выключатель, и еще раз его стукнуло.

– Эх, неудачка, ― заметил Завелицкий философски, фоново.

После этого уж и устроился Степан на работу, а там надо было применять знаний много, включая и лопату. В голове ж его стихи были как, может быть, пчелы ― но ведь это слишком густо сказано ― пчелы. У каждого свои пчелы, если не сказать ― комары. Так и летают комарики, летают, стаи такие большие, тучные в общей массе и кусают за мозг, и постоянно из-за этого чего-то хочется, нет спокойствия. Укусов же так много, что ты каждый отдельный укус и не понимаешь. Работа. Мужики. Поэтика цеха. Люди ж везде обычные, они сразу приметили, что очень не обычный он товарищ, Степан Хожин.

– Взгляд у тебя странный, ― сказал Лёша Шестов.

– Странный, ― согласился Степан.

– Мечтаешь, наверное.

– Все время мечтаю.

– И я мечтаю, ― сказал Лёша, ― люблю мечтать.

– А о чем мечтаешь?

– А обо всем. Недавно видел я фотоаппараты по две тысячи в Китае, думаю ― закажу. А зарплату посчитал, а конечно и могу купить, а тогда не хватит на еду. Оно ж каждая копейка на счету. А мяса бы поесть? Любишь мясо?