Сергей Рок - Красная Рука

– Нет, ― ответил Степа.

– А что ты любишь?

– Солнце люблю.

– Я ж говорю, что ты мечтаешь.

– Я художник.

– Мой друг ― художник и поэт, ― Леша похлопал его по плечу.

Степан разозлился, но сорвался на Тоне ― ибо кормил он ее, обеспечивал, деньги нес.

– Ты хотя б с месяц отработал, ― Тоня сказала.

Был, конечно, скандал. А уж как отскандалил Степан, решил он сделать механическую скульптуру из болтиков. И так болтики крутил, и эдак, и уж в конце концов, связал их проволокой, и все тут ― шедевр. Тут же как без зрителей? Великие соцсети ― это как великие сферы, как чудесные эры, залы, Большой, Малый, Олимпийский, Метрополитен Опера. И вот, невероятное творение уж висело там, и хвалили, хвалили Степу. И не выдержал он и снова стал ругаться с Тоней.

– Пойми, я тебя кормлю!

– Нет, не кормишь, ― ответила она, ― ты просто ко мне прижился. Вот выгоню я тебя, там и корми еще кого-нибудь.

Но не выгнала. Есть же тайны такие ― но, правда, пока черта еще не перейдена, пока некая ленточка не порвана ― по типу финишной. Но люди так могут и десятилетиями жить, и кусаться, и даже ненависть порой доходит до каких-то особых видов кипения ― но потом ― любовь, морковь, и все такое. Не всегда, не всегда все так уж фатально.

И вот, обозначил себя Степа в социальных сетях очень сурово:

Грузчик. Челябинск.

Ох, как хвалили-то. Это ж настоящий полет мысли, а не просто так ― банальные плоды общества. Потому что настоящий технологический скульптор может и должен работать в Простых.

Простой напоказ.

Простой ― как бы из 70-х, когда поэты осваивали стеклотару.

И стихи шли лесенкой, и:

– Видишь, что Тантал обо мне думает, ― сказал Тоне.

– А зарплату дали? ― осведомилась она.

– Зачем тебе зарплата?

Тоня ж рыбу жарила. Так и стукнула сковородкой по плите. И даже капельки масла взлетели, и даже малость подшпарили Степана.

– Зарплата ― стихами, ― усмехнулся он.

– А кому они нужны?

– А всем, ― ответил он, ― а я лучше, чем всякий Пушкин, поняла? При чем тут деньги? Я из тебя делаю человека. Живя рядом со мной, ты делаешь себе карму. То бы ты была просто Тоня, некая Тоня, а так ты ― та самая Антонина. И будут в веках говорить ― ах, та самая Антонина! А не та ли Антонина? А? Ну как Татьяна. Или ты хочешь исчезнуть в веках? Подумай сама?

– Давай рыбу есть.

– Давай.

– А мяса хочешь?

– Откуда?

– Соседка дала. Они мясом торгуют. Просто принесла мяса. Будешь?

– Буду.

И ели они тихо. И ложка песню свою пела ― потому что частью души была ― художника и поэта, а еще ― и ничего себе поэта, большого, а не малого.

А уж сколько их, больших поэтов?

Рожала, рожала земля, эх, нарожала же! Сколько талантов! Но почему все так устроено, почему таков ранжир?

И жизнь шла. Жизнь крутилась. Жизнь ― она как листок, приколотый к земной поверхности. Шар крутится, и листок. Вместе с шаром. А на нем ― стихи Степана Хожина, но самое главное ― это заслуженное место на сайтцах.

Потому, пришел на работу Степан и там разгрузил целую машину всяческих продуктов. А часть продуктов ребята вытянули, взяли и водку, и сели, и обедали по-мужски ― а вообще, в русской жизни обед мужиков ― дело хорошее. Разговоры про своё. У кого-то ребенок хочет в блатной институт, а папа ― из простых. Каков вывод? И ты будь простым. Или учись, учись, получай отметки. И вообще ― все современные разговоры ― про хотенье. Вот решила жена мужика простого, что она ― уже нет, нет, не та, что раньше ― вот у соседей такая машина, а у тех ― такая, а у третьих …. И конечно, где-то кормят лучше, и бежать надо туда, где кормят лучше, и вообще ― вдруг захотелось гастролей, так захотелось….

– К армяну ушла, ― сказал Носов.

– Вот сука, ― заметил Шкуренко.

– Таксист.

– Бабок больше у него?

– Ну таксист. Таксует много, будет его крутить теперь.

– На что крутить?

– На шмотку.

– Ага.

– Скажет ― вези в Эмираты.

– С армяном связалась значит.

– А ты его поймай.

– Я поймаю, слышь.

– Он же как заяц, таксист.

– У них там мафия.

– Да и у нас мафия. Слышь, Стёп, чо, армяна гасить пойдем?

–Пойдем.

– Вишь, и Стёпа пойдет.

–Ну давай.

–Ну давай.

–Гаси.

– Маловато водки

– Пивком запивай.

– Давай.

– Давай.

– Эх.

Так вот, под водку они сперли три консервочки, рыбные, а хлеб у них был. Украли кетчуп. Но банка большая, увесистая. На толпу хватит. Сперли еще паштетов. А что такое баночный же паштет? Да это как бесконечность ― съел немного, и полон ты штукой неизвестной, а также ― необъятной, и сам ты становишься необъятным, ленивым, ничего не хотящим. Еще и водки. А пиво ― в зеленых таких пластиковых пузырях, по 2.5, «Жигулевское». Нормальный мужик после такой еды спит. Ну, только что если не пожар, да и то ― можно и в пожар спать. Но самое главное, украли они палку колбасы «сервелат конский», и уж ели ее активно, никому не уступая. Шкуренко тут мастер был. Снял с нее кожуру, и при чем ― целиком, и она в сторонке лежала, вся эта значит кожура, словно бы кожа какого-то существа. Так и получалось ― существо было подвержено съеданию, а шкура ― тоже ж трофей. А поэтому, взял Мастер Степан Хожин эту шкуру и стал делать комиссионно-техническое, а также ― пост-пищевое, произведение искусств. Очень уж он красиво закручивал ее ― и так, и эдак, получился такой шкурный человечек. И мужикам это понравилось.

– Ишь, ― сказал водила Андрюха Парков, ― чо Степа-то творит. Степ, есть же на первом канале передачка, стань звездой.

– Да там петь надо, ― возразил Шкуренко.

– Да чо. Степа ― талант. И споёт.

– Там другое, ― сказал Носов, ― это есть выставки индустриального, слышь, искусства. Там чего только не выставляют.

– Пусть Гельману письмо напишет, ― сказала бухгалтерша Валя.

И все тут же стали к Вале приставать, а Степа сзади подошел такой и Валю и пощипывает, пощипывал, пощипывал, но тут уж и ехать надо. А Валя изделие-то в руках подержала ― говорит:

– Золотые у тебя руки, Степан.

В общем, обуяла его гордость большая. Шел он домой, согретый теплом всей этой гордости, всей этой мощью потенциального будущего и себя самого ― такого разнообразного и уже великого, и в принципе, все ж ценят, только бы….

Только бы….

Только бы было все правильно, с уважением. Потому что был он, Степа, немного пьяненький, а вообще ― не пил он, против алкоголя по жизни, а потому ― как пришел, стал Тоню дергать и так, и эдак.

– Вишь.

И крутит свое изделие.

– Это что? ― спросила она.

– Скульптура.

– Это?

– Да. Уже оценили.

– Где это оценили? Никогда не угадаешь, из чего.

– Да не знаю. Зачем ты пил?

– Я поэт, пойми. Я несу свой крест и тебя кормлю. И из колбаски сделал я новый жанр. Из колбаски, понимаешь. И я принес тебе его, это твое.