Сергей Рок - Красная Рука

Уже почти 20 лет он разрабатывал систему победы в лотерее. Эх, первые годы. Как далеки они. Когда до весны моно космоса оставался один шаг, лотерейку прикрыли.

Вечер до этого ― немного водки, счастья, бессонная, но радостная ночь. Неожиданный фейл. Провал. Будто ты ― агент, будто ты ― одинокая модель блуждающего биоробота. Все пропало. Он сжег все тетрадки. Все до одной.

Сколько их было тогда? Тетрадки….

В пору было повеситься, но он воспрянул. Фениксом шел по плоскости лет. Спустя год он уже начал новую тетрадку.

– Что это? ― спросила Ира Сумина.

– Да так.

– Ты физик?

– Да так.

– Нет, скажи.

– Теория вероятности.

– Круто. А для чего?

– Вычисляю лотерею.

– Да?

– Да.

– Хочешь выиграть миллион?

– Не в этом дело.

– А для чего ты вычисляешь?

– Тут…. Тут такое дело…

– Ладно, ― она улыбалась, ― многие люди азартны.

– Я не азартен, ― он напрягся.

– Но играешь ради денег?

– Дело не в этом!

Казалось, тогда все пошло не ровно ― будто бы поверхность изогнулась и стала гористой. Но привычкой Романа было добиваться девушек силой, еще мать приучала его ― помни, суки! Суки, сын. Не ведись на сук! С тех пор он нападал. Нет, это не было насилием. Он просто набросился на Иру Сумину без предупреждения, и та, крича, убежала. Больше они не виделись.

Он должен был победить лотерейку и стать миллионером.

Иногда люди казались куклами с заведомо ложным движком, и хотелось быть серьезным диктатором, чтобы собрать их в кучу и наказывать за существование. Однажды он пристал к Жене Иванову:

– Мне нужен человек, который бы играл.

– Почему ты сам не играешь?

– Я буду вычислять.

– Ты хочешь, чтобы я играл, а ты вычислял?

– Да. Я знаю мужичка, который понял суть игры в Спортпрогноз.

– Он много выиграл?

– Да.

– Но почему бы тебе самому не играть?

– Пойми, мне нужен человек!

Он показал Жене Иванову тетрадки ― толстые, общие, десять, двадцать, тридцать тетрадок. Конечно, Женя Иванов посчитал его ненормальным. Хотелось убить Женю. Роман представил, как тащит его труп ночью, между новостроек, копает яму и бросает туда тело.

И рядами шли цифры, и голоса, голоса. Будто в запределье шли дожди и стучали. И вновь он смотрел на колыханье белья в окне. Сжимал веки, чтобы добиться иных скоростей и визуальных образов.

Чувство такта. Одежда времени. Проникновение. Но газ уже идет, и не известно, какой поезд прибудет раньше.

Роман вставал и смотрел в тетради. Он мало спал. Днем ― непременная сонливость. Очередной период безработицы ― он вновь подрался с начальником, так как считал его тупым орангутангом. Это было в пятый раз подряд. Длинные, бесконечные, ряды цифр. Словно дорога на вершину воображаемой башни. Надо полагать, что ты однажды дойдешь. Но тут ― засада! Кольцо!

Вместо нового этажа ― то же самое. Ты ходишь по кругу. И все смотрят на тебя, и все пытаются порезать тебя на ленточки своими взглядами. Цифры бегут, и тетрадок с разработками лотерейки все больше.

Он посмотрел на белье, которое смотрело на него, постепенно преобразуясь в облачение для чего-то другого ― газ извне. И если и открыты трубы, и скоро, скоро придется утонуть и не выплыть, но песня будет здесь раньше. Летопись конвульсий. Оно двигалось быстрее, заставляя тело содрогаться в такт.

И ведь подумать, Роман хотел когда-то жениться на Ларисе. Но все закончилось классически. При этом, когда факт нападения был очевиден, она разбила бутылку, чтобы защищаться розочкой. Он не выдержал и кричал: «Сука»! Но взять её не смог. Все сломалось. Он вновь скрипел зубами темными ночами, не находя выхода энергии. И она копилась. И она бурлила, делаясь пузыристой. И цифры образовывали победные результаты. Но мир лотереек менялся, и, когда схемы, казалось бы, были готовы к реализации, происходило перемешивание. Но вначале ― отрезание. Тишина. Ночь. Страх и зло, бесконечная ненависть ко всему миру.

Безусловно, все были виноваты.

Все. Все на свете.

Он сжал кулаки. Дергание белья. Танец, напавший на мозг, отчего отдельно взятые участки вдруг стали кашей, стоящей на плите у хозяйки. Крутящиеся шарики опоясывали зрение. Невозможно было оторваться, чтобы жить. Никогда.

Утром было утро. Но белье оставалось, и казалось, что сломалась кнопка, и мир уже никогда не выйдет из бега по кругу. Роман поднялся и вышел на балкон. Теперь, белья было слишком много. Оно словно бы размножилось, перекинувшись на все прочие приставки к стенам, порой ― так нарочито остекленных, порой ― серых и бетонно-безглазых. Но жуткое колыхание присутствовало везде, сигнализируя о его поражении.

Он вышел. Кто-то расписал лифт зажигалкой. Кто-то ― беспечный и потому ― мерзкий своей любовью к приключениям дурень. Так неприятны эти люди. И первая встреченная им девушка попала в воображение ― уже за пределами лифта, и он вновь обладал ей, взяв силой.

– Привет, ― здоровался намедни Соколовский.

– Привет, ― отвечал Роман.

– Когда женишься?

Хотелось его убить, Соколовского. Роману было уже 39. Все. Все были. Все были виноваты. Хотя новая система выигрыша была уже почти готова, не было соратника ― чтобы руководить им, чтобы направлять его, соратника.

– Кругом дуры, ― отвечал Роман Соколовскому.

– Кстати, ты прав. Бабы пошли ― ну его нафиг.

– Да.

– Но все же, Ром. Пора уже. Или ты решил по―боярски?

– Почему?

– Бояре женились в 50!

Тут бы и убить Соколовского. Роман был накален, и жар шел в зрачки и тянулся в черных колодцах рецепторов, и змеи нервов шли в обратную сторону, и они говорили, они шипели, они пели о том, что краны открыты ― это нервно-паралитический газ, у которого есть источник за пределами души.

И был встречен возвращающийся из ночной ментовки Клешнев.

– Отпустили, слышь! ― крикнул он издалека.

Крикнуть он мог кому угодно. Что-то вроде набрасывания лассо на коня. И в качестве коня этого ― любой объект. Важнее, чтобы живой. Важнее, чтобы человек. Но Клешнев уже начинал бросать лассо и на собак.

– Тузик. Стайййять!

– И вот, ― уничижительно подумал Роман, ― если разобраться, кто лучше, я или Клешнев? Нет, если в общем, по натуре, то конечно я. Но с точки зрения эффективности. Да даже если и эффектности. Но я пробью! Пробью!

Он внутренне сжался, превращаясь в металлический стержень, пробойник. Внутри себя он бежал навстречу победам, и на пути была стенка, но была и дверь. И он бежал, он всегда двигался мимо двери. Потому что так еще учил отец. Учил, завывая глухо ― подобный звук издает автобус «Лаз Турист».

– Пробивать! Надо пробивать!

И Роман пробивал. Он как-то глубинно зародил в себе поля этих смыслов, где двери были врагами, а пробойник, то есть, он сам, шел через стенки уверенно, мощно.