Сергей Рок - Красная Рука

– Слышь? Слышь! ― прокричал уже издалека Клешнев. ― Рома, мать твою за ногу!

– Ты чо там? ― недовольно крикнул Роман.

– А!

Тот махнул рукой. Шел к смутному каменному кабаку, где могли его опохмелить. Но разъедающий душу пар не проходил. Но, может быть, прибывал газ?

Роман вдруг вспомнил сон. Вроде бы и не спал он ночью. Но теперь пришла отброшенная кожа сна, его остатки, и там ― лишь ряды цифр. Ровные ряды. Много тетрадок. Спуск в какой-то, если хотите, ад. Но он и сам мог признать это.

С севера надвигались облака, и белья вокруг было необычайно много. Большие белые скопления атмосферных волос притягивали висящие простыни, и те манипулировали сквозняками, которые бродили между домами.

Но вдруг показалось, что ― конец. Трамвай скрипнул и мигнул фарами. Роман сделал шаг назад и поднял глаза. Но трамвайша не смотрела на него. Она словно и не жила на свете ― лишь изображения в биологических пределах. Но пассажиры были зрителями. И все смотрели в дыры его души, все хотели обследовать повреждения, нанесенные ему не выжившими лотерейками.

Он вдруг вспомнил, как смотрел на него статный мужчина в тот момент, когда он закупал целую пачку. И ― шаг. Колеса, скрип, последний час, последний рваный кусок секунды.

Трамвай прошел мимо. Он пришел к магазину, где в придачу имелись стоячие одноногие столцы. Взял пива и длинных, нечеловеческих, чипсов. Перед ним ― очень большой пустырь, покрытый воздухом, и только через него ― полный болтающегося белья десятиэтажный квадрат. Он осмотрел его. Белье было на каждом балконе. Он махало ему самим собой.

Жидким осадком присаживается газ к стенкам, бессмысленная формовка, острый жар, соль, оседающая на трахее. Нет, он понимал, что нельзя доказывать. Но ведь была Марина. И они даже пробовали жить. И они даже лежали в одной кровати, и она даже листала его тетрадки. Он рассказывал истории про родственников, про вектор родительского полёта через собственное поколение, и он сам себе нравился. Он на неё не нападал. И здесь все было ясно. Но она ушла через неделю. Слушать всё это было невыносимо. Нападал ли он? Нет. Все обошлось по-мирному.

Надо было остановиться. Вторая бутылка пива не улучшила тонированный резонанс. Поодаль хихикали старые парни.

– А это что?

– Контакт не коннектится.

– Ты ж такой взял?

– А ты?

– Я чо. У меня гэлэкси.

– А разница?

– Ну как, разница. Как ты думаешь?

– Экран один.

– Нет. Не один.

Это было межевание электронных органов и сравнение ― кто лучше. Через один одноногий стол какой-то торговый представитель передавал заказ.

– Неля. Неля. Неля, что ты. Ну. Ну?

Он нервничал, как струна.

– Так. Давай. Пять―семь ― десять. Три, шесть, пять, ноль, десять. Десять. Ты меня слышишь или нет. Десять же. А, нету. Ну ладно. Ставь подобное. И подобного нет? Ставь что хочешь. Ставь, говорю.

Третей бутылки не было. Роман пошел навстречу этому дому, чтобы бельё проколыхалось совсем недалеко, вызывая дрожь вышедшего на свободу газа обратной стороны души. Поворот, тротуар, рельсы, два мальчика, играющие в футбол на поле два на два.

– Прекратите! ― кричит им кто-то.

И он идет дальше, и теперь уже все решено. Но сила чувств такова, что нельзя сказать ― что же это?

Может быть ― победа?

Он развернулся и побежал. Киоск еще работал. Вытряхивая из карманов последние деньги, Роман купил лотерейки. Да, ведь происходило происходящее. Длилась длительность. Качались стрелки на невидимом пульте. Горели лампочки.

Всё и ничего.

И он вспомнил, как попытался познакомиться с Евгенией, проговорив ― все или ничего. Она защищалась стулом, Евгений, и правда ― ей удалось защититься. Он крепко тогда получил. С работы пришлось уволиться. То была самая граница года, когда люди начинали пить в офисах и брататься, и денег тогда не платили, и все как-то выкручивались. Был вечер сходной тематики. Они потанцевали. Он попытался затащить её в кладовку.

На работу он потом попросту не вышел. Никто не звонил и не интересовался. Он засел за составление выигрыша, вновь по теории вероятности, и составлял его полгода, после чего пошел и забрал трудовую книжку. Устроился на….

Всё или ничего.

Пробойник обязательно взломает стену. Начало череды побед. Начало начал. Именно теперь.

Разогнаться, бежать, пробить стену лбом. Пробить! Пробить! Пробить выигрыш! Пробить жизнь!

Роман вернулся и сел за тетрадки. Цифры выстроились в новые дороги, полные транспорта специального вида. И бельё. Оно шаталось все громче. Бельё.

Как громко поют простыни на балконах! Как вторит им междушевный газ! Он, может быть, там, внутри, касается и душ других, которые, быть может, далеко. Может быть, близко. Это открытие!

Жар гениальности вдруг посетил его.

Роман засмеялся. Ручка проделывала очередной маршрут, составляя новый ряд. Гений! Как звучит. Какие формы специальной прохлады!

И оно заиграло, зашелестело, становясь всеми видами парусов, охватывая каждый узелок в голове, каждую трещинку на кашице серого вещества. Надо было дождаться того момента, когда уже будет обладание. Когда начнется покраска. И в бельё будут заворачивать, или еще ― самозаворачиваться, будучи совсем уж завернутым, очевидным.

Но именно тогда ― зарождение настоящего тепла. И бельё уже повсеместно. И если бы бежать, но уже поздно. Потому что и сам ты одет. Потому что и врачи одеты ― но ты будешь в объятиях мира надсуетного, наполненного газом.

Роман приподнялся, потянулся, понимая, что ― свершается. Момент ― точка. Паутина его усердствований и бега сквозь стенку, наконец, зародила в центре своем паука. Существовала ли реальность? Стучали ли в стенку? Вызвали ли врача?

Он подумал ― врач. Врач, врач, сука. Он смеется, врач. Пробить! Ряды цифр напоминали спираль ДНК, они закручивались, усмехаясь.

– Как вы себя чувствуете? ― был вопрос.

Он открыл глаза. Машина покачивалась ― точно так же, как и белье на балконах, механизм, который выделает колебания.

– Это ваши тетрадки?

– Да.

– Надо сделать ему укол, ― был другой голос, женский.

Почему-то показалось, что это ― Ира Сумина, вернулась, чтобы совершить месть, чтобы поставить ему штамп прямо на лоб. Да и всё они теперь были рядом, все, кто не понимал, кто задавал глупые вопросы относительно смысла цифр.

Водитель переключил передачу. Выехали на проспект. Отсветы желтоватых фонарей проникали в окна, создавая мечущиеся тени.

Жанр рассказов на страничку ― дело теперь привычное, которое в пору, когда Интернет-кусты разрослись и заняли собой всё и вся, и не надо искать причины. Вещи субъективны. Это не весь мир. Это ― реалии наши. Вот, например, в мире, где все продается и покупается, нет смысла производить колебания. Все это ― наследие колхозного строя, когда люди работали за палочки.