Вага Вельская - Хроника Лёлькиных аллюзий

Она стоит у дверей, прислушиваясь к тревожным шорохам на лестнице. Последний этаж. Наверху чердак, куда зачастую пробирались странные люди. Вдруг дверь стала раскачиваться вперёд и назад, пока не появилась щель, откуда просочилось длинное лезвие ножа, которое пытались просунуть под крюк, чтобы снять его с петли. Она хватает дверь за ручку и изо всех сил, упираясь ногой в стену, старается прижать дверь к косяку. Слышит голоса: «Быстрее, быстрее…» Там их много, понимает, что дверь не удержать. Её охватывает жуткий страх. Мысль одна: «Зарыться, спрятаться, бежать, но куда?» Немеет тело, отнимается язык. И в тот момент, когда дверь распахивается, впуская бегущие мужские фигуры в ватниках, она взлетает, расставив руки, под потолок и там замирает. Они, молча угрожающе ищут её, ругаясь в полголоса, что добра-то стоящего нет, но поймать её надо.

Вдруг кто-то случайно смотрит на потолок и, увидев её, орёт истошным голосом: «Ловите её!» Она стала испуганно летать под потолками всех комнат, пока не увидела в коридоре распахнутую форточку, через которую молниеносно вылетела на свободу и стала радостно парить над своим двориком, похожим на колодец, внизу которого играли в настольный теннис знакомые ребята и девчонки.

Она летала, как чайка, неподвижно расставив руки, наклоном которых выбирала желаемое направление. Тело, опираясь на воздушные потоки, было неподвижно и невесомо, взмахи рук были редки и уверенны. Чем выше Лёля взлетала, тем сильнее и сладостнее замирало её сердце.

Наконец, она тихо и плавно приземлилась в свой дворик, к ребятам и девчонкам. Ах, как она всегда мечтала быть на них похожей, так же бойко играть в теннис с напарником, громко смеяться и умело целоваться в парадных. Они не удивились, увидев её рядом, просто подумали, что не заметили раньше. Безумная радость от полёта заставила её забыть о ворвавшихся уголовниках. Она нетерпеливо выжидала момент, чтобы поделиться с ребятами радостью. Жаль, они не видели, как она летала. «Я умею летать, – сказала она. Они не поверили и захохотали. – Хотите, я взлечу?» – сказала она и испугалась, вдруг не получится. Но, взглянув на небо, расставила руки, глубоко вздохнула, присела и, сильно оттолкнувшись от земли, подпрыгнула и полетела, помогая себе руками, часто взмахивая ими, пока не поднялась на высоту. Там, наверху она вновь ощутила сладостное ёканье и замирание сердца. Она поднялась над крышами домов, над высокими старыми городскими тополями, испытывая небывалое блаженство и счастье.

Потом с гордостью приземлилась во дворик, не чувствуя никакого превосходства, и предложила научить летать всех вместе. «Это так просто», – сказала она. Ребята и девчонки пытались повторять её движения, бестолково подпрыгивали на месте, вращая руками, как пропеллерами, мешая и крича друг на друга. Но тщетно. Ничего у них не получалось. Тогда они, собравшись в кучку, как-то странно посмотрели на неё и сказали: «А ну-ка лети и повыше, мы ещё раз посмотрим». Она медленно, стараясь показать все нехитрые движения, взлетела ввысь, исполняя разные пируэты в воздухе и забыв про всё, стала бесстрашно летать над городскими куполами и шпилями, над широкой извилистой Невой, потеряв из виду свой маленький дворик.

Когда она снова стала приближаться к нему, с высоты он показался ей немного странным. Опустившись ниже, она увидела множество людей с копьями, палками и пиками. Они угрожающе улюлюкали и тыкали ими в небо, не давая ей приземлиться. Знакомые уголовники в ватниках судорожно бегали по крыше с огромной сетью, стараясь затянуть ею весь дворик с крыш. «Что это, – пронеслось в её голове. И поняла, – это злобная зависть ребят и девчонок, а сети, – догадалась, – для того, чтобы я пала в них, когда меня оставят силы».

Горькая обида на ребят и девчонок, страх перед смертельными сетями, тоска по утерянному родному дому, беззащитность и безвыходность сделали её в один миг несчастной отверженной большой сильной птицей. Взглянув последний раз на дворик, она с шумом вспорхнула в небо, закрыв глаза от боли и тоски.

Когда открыла глаза, то поняла, что парит над далёкой землёй в фиолетовом пространстве, пролетая над глубинными сверкающими океанскими просторами, над чёрной землёй с зелёными неровными квадратами лесов, над жёлтыми пятнами разделанных полей, крупными и мелкими реками, по-змеиному извивающимися вокруг круглой земли, над тёмно-серыми непроницаемыми ядовитыми завесами городов, не чувствуя в сердце восторженной радости и упоения высотой. За спиной у неё – холодная бесконечность, под ней – отравленная, предавшая её, планета. Сердце замирало от страха, отсчитывая своими слабеющими ударами оставшееся время последнего полёта.

С девятого по одиннадцатый класс Лёлька училась в школе на Невском проспекте недалеко от Стремянной улицы.

но оставили свой неизгладимый след, сделав её предельно осторожной, психологически наблюдательной в общении с людьми в близком и чужом окружении, что не раз её выручало. У взрослеющей Лёльки началась новая жизнь, как в доме, так и в школе.

На летних каникулах во Владивостоке в этот подростковый период, она впервые почувствовала к себе необычайный мужской интерес со стороны дяди Натана, мужа её обожаемой тётки Натальи, актрисы, которая не могла иметь детей, о которых они с мужем могли лишь мечтать. Ещё в раннем детстве, по воспоминаниям мамы, они слёзно уговаривали отдать им Лёльку на воспитание, которая покорила их сердца эмоциональной непосредственностью и огромными чёрными глазами. Но этого не произошло. Дядя Натан, солидный презентабельный харизматичный еврей, не последний человек в руководстве штаба морского флота города, блистательно владевший английским языком, повидавший много стран и континентов, в том числе Америку, обладал мощным темпераментом, одесским юмором и неординарным умом. Тётушка радовалась приезду Лёльки, осыпала её подарками, к которым, несомненно, прикладывал руки и дядя Натан, приближавший к себе людей избранных, что касалось и родни. Но для Лёльки вход в их дом был открыт в любое время суток.

Лёлька засиживалась у них до ночи, после чего дядя Натан требовал оставить её до утра, укладывая её на огромном раздвижном диване в серединке, ненароком поглаживая Лёльку с лежащим рядом котом. С ней стало происходить что-то непонятное. Она будто была не в себе, накалена до предела, со взвинченными нервами, в неестественном радостном возбуждении, выплёскивающимся зачастую кратким слезоточивым взрывом. От случайного лёгкого прикосновения дяди Натана исходили токообразные энергетические потоки, пробивавшие Лёльку насквозь. Неожиданно ей стало нестерпимо стыдно перед тётушкой Натальей. Она не могла смотреть ей в глаза, будто что-то незаметно украла у неё, чувствуя себя последней дрянью. Дядя Натан стал общаться с Лёлей на эзоповом языке, в котором звучали для её понятливых ушей завуалированные признания его чувств к ней, требовавших продолжения. В один из дней, приняв ванну у тётушки, она наотрез отказалась ночевать и собралась к другим родным поблизости, где и остановились они с мамой. Дядя Натан, нетерпящий уговоров и возражений, оделся и пошёл её провожать. Он был настроен решительно, только Лёльке было непонятно, на что. Он вошёл с ней в тёмный двор, завёл на лестницу, прижал к стене и впервые прикоснулся к ней откровенно по-мужски, блуждая судорожными руками по её телу, останавливаясь на груди, засасывая своими мокрыми губами не только Лёлькины губы, а как показалось ей, и всё её обмякшее скользкое от его слюней тело. Резко оборвав свои ласки, намекнув на их божественную и непреодолимую для него силу, поняв, что тайна будет сохранена, он отпустил её и быстро исчез. Лёля простояла одна в парадной в каком-то болезненном оцепенении, чувствуя себя опустошённой и обманутой. Она никак не могла стереть с лица слюни, которые, казалось, прилипли навсегда. Благодаря этим позорным минутам с неё спала романтическая горячка, и она освободилась от подавляющего гнёта и душевных мучений. На следующее утро она проснулась с воспалённым от жгучей крапивницы лицом и таким же телом. Всю неделю до отъезда она температурила, сдерживаясь еле-еле, чтобы не разодрать пылающую кожу. Она восприняла крапивницу справедливым наказанием за то, что сделала обожаемой тётушке, которой теперь уже она могла смотреть в глаза, не мучаясь.