Татьяна Володина - Моя вселенная

«Стоп!» – приказала я себе. Меня уже стало нести в настоящие дебри. «Сколько всего нужно – много всего нужно», – подвела я итог. Потом вздохнула и подумала, что мне по утрам хорошо бы иметь кровать, в которой лежит Дэвид, который обнимает меня. Меня и только меня, и желательно каждым утром и до самой смерти, и лучше моей.

Тут я вспомнила нашу первую совместную ночь. Нет, не первый наш секс, а именно ночь, когда Дэвид обнимал меня до самого утра и проснулся в моих объятиях, а я в его. Это было чудесно. Забыть такое невозможно. Тогда, на съемках, Дэвид, как правило, приходил ко мне в номер, мы занимались любовью, долго разговаривали, а затем он уходил к себе. На всю ночь он никогда не оставался. Дэвид боялся, что утром его может увидеть кто-нибудь из съемочной группы или персонала отеля.

Так продолжалось, пока я прилетала на съемки, но однажды, когда они уже практически завершились, Дэвид предложил мне вернуться домой из другого города, куда мы с ним отправимся на несколько дней, а затем он посадит меня на самолет. Конечно, я согласилась. Но сюрприз заключался в том, что мы добирались до того города не на автомобиле или самолете, а поездом, в котором Дэвид купил билеты на все места в купе спального вагона.

Вся поездка на поезде заняла одну ночь, и в купе спального вагона мы были одни. При воспоминании об этой восхитительной ночи я невольно начинаю счастливо улыбаться и у меня учащается пульс. В эту волшебную ночь, после секса, который был сумбурным и веселым на узкой полке вагона, с которой мы постоянно скатывались, всхлипывая от неудержимого смеха, мы проспали в обнимку до самого утра, и Дэвид, лежащий у стенки, обнимал меня, крепко прижав к себе, как он потом говорил, чтобы я с нее не упала. Я же так и не уснула в ту ночь, слушая его дыхание и плача от счастья. Затем наступило наше первое совместное волшебное утро, и по поцелуям в шею я поняла, что Дэвид проснулся. Это было прекрасно и всегда таким оставалось на протяжении наших встреч.

Вот и в то утро Дэвид зашевелился, открыл глаза и, увидев меня, счастливо улыбнулся, затем снова закрыл глаза, притянув меня рукой, крепко прижал к себе. Именно в такой последовательности, что меня очень устраивало. Вот он – миг счастья, который я ждала долгих три месяца, за которым летела, забросив все свои срочные дела. Миг, целый миг – это уже много, главное знать, что это именно тот самый миг. Господи, спасибо тебе, что он у меня был. Но я хочу еще и еще, пожалуйста. Если ты меня слышишь сейчас, значит ты об этом знаешь.

Я не стала нарушать свою традицию – по утрам смотреть почту – и после завтрака, когда Дэвид вышел в сад, открыла ноутбук и вошла в нее. Ознакомившись с перечнем писем, а их было много, я не стала их читать, сделав исключение только письму Джека. Джек, как всегда, писал с юмором обо всех новостях в мире кино. Доставалось от него всем. Он ни с кем не миндальничал. Талант и труд – вот что было определяющим у него в отношении к человеку. Такой уж был Джек: мягкий и добрый в быту и жесткий и бескомпромиссный в работе. Дэвид уже вошел в комнату, держа футболку в руках с намерением натянуть ее на себя, когда я засмеялась очередной шутке Джека. Забыв о футболке, он подошел к столу, за которым я сидела, и, встав за моей спиной и продолжая держать ее в руках, устремил свой взгляд на экран.

– Вишенка на торте? – воскликнул он полушутя-полусерьезно. – Он что, так тебя называет?

– Угу, – на автомате ответила я и тут же, повернувшись к Дэвиду, обеспокоенно спросила. – А почему нет? Это лучше чем «тыковка», «хомячок» или какой-либо другой зверек.

Дэвид рассмеялся. Ему явно понравилось мое недоумение.

– Старый дурак. Одно дело, когда мы тебя так называем за глаза, между собой, и совсем другое – так к тебе обращаться. Смешно. Ты и – вишенка? – он снова засмеялся. – Это несовместимые вещи. Не верю своим глазам. Ха-ха. К тебе нельзя так обращаться. Ты – это не она. Ты совсем другая… Нет… ты не вишенка. Я не стал бы тебя есть как вишенку.

Я подняла брови и округлила глаза. Ну да, я, конечно, не та вещь. Но вот какая другая, если не вишенка? По крайней мере, вишенку я представляю.

– Ха-ха! – передразнила я Дэвида. – Очень весело, что и говорить. Особенно весело, когда смеешься ты, а не над тобой другие.

Я попыталась изобразить обиду, но у меня плохо получилось, потому что разбирал смех. Но, взяв себя в руки, я продолжала допрос:

– Вы меня так называете между собой? И кто это «мы»? Ты, Джек…, а еще кто?

Я смотрела на него сначала с изумлением, а потом пристально и с подозрением. Дэвид поднял вверх одну руку, в другой продолжал держать футболку. Голый торс меня отвлекал. Хотелось прижаться к нему, но я пересилила себя, сглотнув ком в горле. «Надел бы уже эту чертову футболку», – подумала я, но ничего не сказала. Но мысли мои путались, и я снова и снова думала о голом торсе. Я чувствовала, что начинаю терять голову и стала бояться, что в этот день я ее уже не найду. Его тело источало запах мяты, моря… Голова кружилась…

– Сдаюсь. Пожалуйста, прости! И не смотри на меня такими глазами, – его распирал смех.

Какими такими? Господи, неужели он понял, о чем я думала. Но продолжала смотреть на него, стараясь придать своему взгляду строгость, каждую минуту ожидая подвоха. Какой-то подвох, несомненно, здесь был, если Дэвид попросил прощения. Мне и в голову не приходило, что это не просто шутка Джека, а что-то уже постоянное и накрепко привязанное ко мне этими двумя… интриганами. Выходило, что они уже давно за моей спиной плели свои интриги. Мое эго негодовало. Я громко запыхтела. Шею стало сводить, поскольку я сидела, задрав голову, и смотрела на нависающего надо мной полуголого Дэвида. Хотелось прогнуться назад, обняв его за шею и…. О нет… Я тряхнула головой, отгоняя прекрасное видение. Нужно докопаться до этой интриги и положить этому конец.

– Надень, наконец, эту… футболку и сядь. Сядь, пожалуйста, или у меня сейчас отвалится голова. И потом, ты не ответил на мой вопрос.

Дэвид подвинул кресло к столу, за которым я сидела, и сел смирно, как послушный школьник, положив футболку себе на колени. Сложив губы трубочкой, он пытался сделать лицо серьезным, но увы. Его выдавали глаза, в которых прыгали блудливые огоньки. Он был неотразим.

– Ну… Джек… я… в общем, вся съемочная группа. Прости.

– Но почему? Почему вишенка и почему на торте?

Я грозно напирала на него. Мне это было не по душе. Я понимала, что это шутка, но не приняла ее и обиделась. Раньше я думала, что это блажь одного Джека, и поэтому снисходительно прощала ему. А тут оказался целый заговор за моей спиной.

Дэвид почувствовал это и, пожав плечами, ласково улыбнулся мне.

– Потому что ты всем принесла успех: мне и Джеку – «Оскар», а еще мне – счастье. Правда это случилось раньше, когда ты после долгого препирательства согласилась изменить концовку сценария. Вот тогда Джек и сказал, что завершающая сцена будет вишенкой на торте. После этого и пошло, поехало.