Ирина Кэсседи - Самозванец

– Красота какая, – не унимался Денис. – Фейерверк, а не город!

– Нефть, – коротко пояснил Сергей. – А потом, Москва – это не совсем Россия. Поживешь здесь – сам увидишь.

Чтобы попасть в казенную квартиру, пришлось преодолеть: бронированную дверь в подъезд, оснащенную домофоном и видеокамерой, двух охранников устрашающего вида («вполне возможно, что и вооруженных», – опасливо подумал Денис) и аналогичную подъездной вторую бронированную дверь в квартиру номер девять, где ему предстояло жить ближайшие три года, предписанные контрактом.

– В Москве по-другому нельзя, особенно в центре, – успокоил его Сергей. – Богатым приходится принимать меры предосторожности. Да ты не волнуйся, здесь не опасней, чем в Нью-Йорке или Париже. Может, даже безопаснее, потому что всякую голытьбу сюда больше не допускают, – похвастался он с гордостью.

Казенное жилье оказалось большой двухкомнатной квартирой, чистой и уютной. Дениса удивили высоченные потолки с лепниной. «Вот так у нас раньше строили», – гордо заметил Сергей, помог внести в комнату вещи и ушел, пообещав назавтра заехать за ним и подбросить на работу.

– Вообще-то тут пешком десять минут, ну да первый раз ты в этих переулках точно заблудишься.

Щелкнул замок, дверь захлопнулась, и Денис остался один.

С удовольствием снял обувь, разделся, покидав одежду на коричневый кожаный диван. Заметив, что с ботинок на паркет натекает грязная лужица, метким движением выбросил их в прихожую. Прошел в ванную комнату, с наслаждением встал под горячие, упругие, точно резиновые струи воды. Долго-долго стоял, ни о чем не думая, подставляя под душ то голову, то плечи, как когда-то в детстве, занимая ванную до тех пор, пока кто-то из сестер не начинал колотить в дверь ногой.

Одевшись в удобную домашнюю одежду, которую ловко вытащил из чемодана – остальное разберет потом, – вскипятил воду в электрочайнике, заварил быстрорастворимый кофе Максвел Хаус, непочатая банка которого была кем-то заботливо приготовлена для него на кухонном столе. Holy moley, ну и гадость. Налил пойло в чашку, закурил сигарету, выключил свет. Смотрел в окно на все еще многочисленных прохожих, на яркие огни рекламы, подсвеченные вывески: турагенство «Синдбад Мореход», кофейня «Порт-Артур», рыбный ресторан «Акула-Каракула», бутик «Московский Калигула», Торговый Дом «О. Бендер»… Денис подивился безграничной фантазийности названий. Только несколько часов в Москве, а уже сколько впечатлений! Многое предстоит увидеть и понять ему, пока он будет жить и работать здесь. И расслабляться ему никак нельзя, если он и дальше хочет достигать поставленных им самим высоких целей. Вот так, голубчик.

Несмотря на позднее время, да к тому же будний день, точнее, вечер, жизнь на улице не затихала, а скорее наоборот. Люди входили и выходили из ресторана напротив, машины толкались на мостовой, то и дело забираясь на тротуары, подвигая прохожих крутыми боками, стайка подростков, галдя, вышла из вестибюля метро.

«Ну да, это ведь центр, даунтаун, – подумал он. – Должно быть, средоточие ночной жизни».

Увлеченный разглядыванием жизни за окном, он не сразу заметил, что пошел снег. Снежинки падали медленно и неохотно, как бы стараясь всеми силами затянуть свой полет и неизбежное падение в жидкую уличную грязь, которая в свое время тоже была белым и чистым снегом.

Утром за Денисом заехал, как и обещал, водитель. До офиса действительно было рукой подать, однако, отстояв во всех пробках, как и положено москвичу, на работу к назначенному часу он опоздал. Его ждали. Офис был совсем маленький, размером едва ли больше его квартиры, и все постоянные сотрудники были на месте. Всего их было пятеро, не считая вновь прибывшего Дениса и уже известного ему водителя Сергея, или Сереги, как он сам себя именовал. С непосредственным руководителем московского офиса Ником О’Хара, огромным медведеподобным добродушным ирландцем, Денис уже имел удовольствие пообщаться по телефону, еще находясь по ту сторону Атлантики. Остальными сотрудниками являлись: корреспондент Джен – дружелюбная девица, одетая в одежду унисекс, без малейших следов косметики и вторичных половых признаков, с круглыми немодными очками на длинном носу; хмурая пожилая тетка, с трудом выдавившая из себя натужную улыбку («давно потеряла навык, голубушка», – отметил про себя Денис, в целом не любивший хмурых теток), тетка оказалась техническим редактором Линдой; и двое русских сотрудников: стройная светлорусая девушка с неидущим ей цыганским именем Рада и веселый толстяк Саша – журналист и переводчик, с которым Денис тоже уже успел накануне переброситься парой слов по телефону. Были еще внештатники, но сегодня никого из них в офисе не оказалось.

За исключением неприветливой Линды, сотрудники в целом производили благоприятное впечатление вполне вменяемых людей, что для начала было уже неплохо.

Год от Рождества Христова 1604 запомнился людям – и знати, и простонародью, – какой-то особой мерзостью, терпеть которую больше не было никакой мочи.

Неурожай, голод, страх перед божьим гневом, карающим Русь непрекращающимися несчастьями за покорность беззаконной власти царя Бориса, тщетно пытающегося откупиться от народа дармовым хлебом и деньгами, ставили под сомнение само существование русского государства. Казалось, что уж и фундамент, надежно замешанный на крови царем-батюшкой Иоанном Васильевичем, пошел губительными трещинами. Уж и соседи перестали трепетать перед теряющей силу державой, и свой народишко от рук отбился.

Слух о чудесном спасении царевича Димитрия гулял по Руси давным давно, то затихая, то снова разгораясь, будто угли в печи у нерадивой хозяйки, но вот, похоже, наконец-то слух обратился долгожданной явью. Вернулся к народу своему желанный наследник, радостно встреченный осиротевшими было подданными. Ненавистный царь и все его семейство с ужасом ждали своего конца, молясь в семейной часовне денно и нощно. Только на молитву да на божье чудо и оставалось им уповать. На поддержку же царедворцев, и уж менее всего, простолюдинов расчета не было никакого. Как ни прикармливал и тех, и других Борис, как ни пытался достучаться до разума, раз уж невозможно достучаться до сердца, все было впустую. Нелюбимый и незаконный царь как ни старался, словно постылый супруг, не мог внушить любви чужим, не признавшим его холопам, а внушать страх претило ему самому. Народ же, еще во время кровавого царствования законного государя своего наглухо заклепав душу ради сохранности живота своего, стал во многом походить зверством, вероломством и недоверчивостью на богоданного, но, увы, покойного Грозного. Те бояре и крестьяне, что волею судьбы оказались подданными Бориса, были не только жертвами, но и покорными свидетелями, зрителями, а значит, и участниками многолетнего кровавого разгула безумного царя. Кровь замученных помутила разум и отравила душу выживших. Ни стыда, ни совести не осталось меж людьми, родному брату одалживали деньги под безбожные проценты и не считали это зазорным; только и ждали, когда близкий друг ослабнет, чтобы наброситься на него коршуном и заклевать, и вырвать последнее. Не чувствовали приязни и не верили ни отцу, ни брату своему, не то что невесть откуда взявшемуся Годунову, еще вчера бывшему одним из сотен бояр, ничем не выше и не лучше многих, вдруг нежданно-негаданно взлетевшему над ними. Только и поджидали многие и многие из них, когда же придет тот долгожданный час и можно будет накинуться безнаказанно на подобных себе, а главное, на тех немногих, что сохранили в себе, несмотря ни на что, человеческое достоинство и совесть, чтобы рвать их тело и добро на части. Где же тут было достучаться…