Людмила Романова - Детство Лапиндрожки. Мемуары 1949–1955 гг.

Через три минуты вошли двое. Валера и еще один, постарше.

– Артист, говоришь? Ну, давай, артист, выпьем. Чего жену-то не привел?

– Чего ты меня на – ты?! – подумал отец.

Он увидел многоговорящие наколки на груди у мужчины. И фиску во рту.

– Уголовник, точно, только вышел! – понял он.

В кармане парня виднелось что-то вроде финки.

Отец понял, что попался, и все страхи, о которых предупреждала его жена, проявились наяву.

– Да ну ее! Перестраховщица. Иди, говорит, сначала посмотри. Сейчас выпьем, и я за ней съезжу. Чего на вокзале сидеть. Да еще с чемоданами! – сказал он, поднимая многозначительно брови, и делая вид, что в них кое-что ценное.

Лица мужчин подобрели.

– Зови, зови. Вон на той койке спать будут. А мы гульнем!

– Где у вас можно помочиться? Живот что-то прихватило… – отец изобразил анархиста из спектакля «Оптимистическая трагедия». Он вытащил из роли все ужимки и жаргон. И отвлекал внимание «приятелей». Он изображал довольство компанией и похожесть на этих двоих. За эту роль его превозносили в газетах и потом пригласили сниматься в фильме «Первая перчатка»

Да, вон иди на улице поссы! – мужики переглянулись и, хрустя огурцом, выпили по полстакана. Уже за дверью, отец услышал перебранку.

– Да не чемоданы, так у него карманы почистим. Там такой бумажник торчал. Морду набьем, да пьяного потом подальше выкинем. И костюмчик продать можно и часы…

Отец оглянулся, ища чего бы ему схватить тяжелое в руку. Чтобы, в случае чего, обороняться. Но, никто за ним не шел, и отец тихо-тихо вышел из второй двери, думая про себя, почти с юмором: «Ноженьки, ноженьки, спасайте мою жопоньку» побежал по узким закоулкам, наугад и, наконец, выбежал на дорогу. А там, на попутном грузовике, доехал до вокзала.

– Явился! – сказала мама. Мы уже тут переживаем. И чемоданы и Люська. Отойти нельзя.

– Да господи, сказали бы мне, я бы чемоданы ваши покараулила. И девочка бы со мной посидела. Чего терпеть-то?! Вон он туалет, за углом! – сказала какая-то гражданка, сидящая рядом.

– Надя, ну, правда! На пять минут вещи бы оставить можно. И Люльку. Безмятежно сказал отец. Чего ты!

– А где же твоя шляпа и шарф? – спросила мама, усмехнувшись на слова тетки и беспечность отца.

– Да черт с ним, сам еле вырвался! Такая дрянь, этот Валерка оказался. Шушара какая-то! Представляешь, говорит! – дай ей в морду! Зашептал отец, повернувшись к женщине спиной. А второй с финкой был…

Отец еще какое-то время был расстроен и чувствовал себя виноватым, но когда мама стала ему с точность до мелочей рассказывать, что бы с ним было, и какой он безалаберный, быстро осек ее

– Ну, хватит! Разговорилась!

– Какой ужас, – думала мама. – С ним можно так влететь! С его доверчивостью и безответственностью. И сказать ничего нельзя. Ничего слушать не хочет! Она глазами поискала милиционера, который ходил по залу ожидания, оценила обстановку, на случай, если эти уголовники вернутся. Но, никто здесь больше не появился. Или напились, или испугались, что их уже там ждут.

В Уржуме мы побыли не долго, всего мамин отпуск.

***

Мама никогда никому меня не доверяла, и привыкла быть бдительной. Эта черта была необходима при работе с секретными документами, такая у мамы была работа. И однажды ей это помогло.

Это сейчас внушают всем, что бдительность – коммунистический, сталинский перехлест того времени. Но, на самом деле и вредителей, и врагов социалистического государства хватало.

Как-то мама, закончив работу и, выполнив, все требования сохранности документов оделась и вышла в коридорчик рядом с бюро. Она уже хотела уходить, но решила поправить шапочку перед зеркалом, и в это время она увидела, как второй работник, который оставался под предлогом закончить работу, оглядевшись на дверь, полез в шкаф и стал доставать папки с документами, к которым у него доступа не было. Он листал и фотографировал бумаги. Мама все это видела в отражение в зеркале. В щелочку двери. А тому, второму было не видно, что за ним наблюдают. Мама вышла из кабинета тихо, чтобы не спугнуть шпиона. Она была обязана доложить о происходящем. Потом она, придя на работу, делала вид, что ничего не произошло, но, благодаря некоторому плану, этот человек был пойман с поличным, за таким же занятием. Он оказался агентом разведки другой страны. И был арестован. А маму представили к награде.

А потом рассказывала мама, что ничего в этом Сергее Николаевиче диверсантского в облике не было. Он всегда был слишком обычным. У него в столе всегда стояла банка с вареньем и он, нагнув свою лысую голову поближе к банке, ел его втихомолку во время работы. Ел так, чтобы никто не увидел, что оно у него есть, и варенье стекало от спешки и неаккуратности на руки и лицо, и он облизывал свои пальцы. А потом ставил банку, и продолжал работать. Это было противно, но как-то не по шпионски, как показывали в кино. Если бы мама вовремя не заметила, эти манипуляции с секретными документами, то подозрение могло пасть и на нее, ведь их в кабинете с доступом было только двое. Так, что неизвестно, чем бы это все кончилось в те недоверчивые времена для мамы.

На бдительность отца рассчитывать не приходилось. Отец очень легко заводил дорожные знакомства и сто раз рисковал и вещами, и жизнью. Мама ругалась с ним по этому поводу, но, это было бесполезно. Отец нарывался. В одном месте ему чудом удалось уйти, потеряв при этом вещи. В другом, еще хлещи!

Это было в Сосновке. Я уже была побольше, мне было два года и три месяца.

Мы приехали из Ильинки в дом, где жил отец, но его дома не было. Он оставил нам записку.: «Надя, если приедешь, то знай, я в доме таком-то по улице такой-то. У нас сегодня спектакль. Ставим в Доме культуры».

Мама оставила вещи, и, взяв меня, пошла, посмотреть, где этот адрес. И если не далеко, то посмотреть премьеру – «Любовь Яровая» с отцом в роли Швынди.

Но, в это время прибежал отец, и сказал, – как хорошо, что я вас застал. Давай бегом, там нас ждет машина.

Мы с мамой сели в автобус и минут через десять были на месте.

Отец показывал всем меня и маму, и хвастался нами. Он загримировался, а мы сели в первый ряд и стали смотреть спектакль.

Я на половине заснула в кресле, а мама, тоже была очень усталая после дороги. Когда спектакль кончился, домой мы поехать не смогли, потому что был маленький банкет. Автобус с декорациями уехал, и идти по ночному городу с ребенком было сложно.

– А, подумаешь, Анна Григорьевна, такая хорошая дама, она нас устроит. Она главврач. Поспите в санатории! И меня и родителей положили спать в какой-то комнате, с двумя кроватями. Похоже было на больничную палату. Но, после такого тяжелого дня все заснули.

Утром отец, сказал, – вы погуляйте здесь парк, красиво. А я сейчас поговорю с Николаем Викторовичем и приду.