Евгения Микулина - Большая Любовь. Женщина-Vamp: вампирская трилогия

Короче, приезжаю на съемку. Был кто-нибудь в Архангельском в декабре? Страннейшее впечатление. Одновременно красиво, так все графично-мрачно, с белым снегом, черными деревьями, дворцами под низким небом (вообще-то, дворец один, остальное – санаторные корпуса 1930-х годов, но они чуть ли не красивее, чем старинное здание). Красиво, но как-то… похоронно: статуи в ящики спрятаны, и во всем такое трагическое запустение. И есть ощущение, что вокруг нечто… большее, чем мы, топчущие этот суровый снег суетливые мухи с электрокабелями. (Да, я и такая бываю – романтичная и возвышенная, знаете ли!:))).

И вот в этой декоративной обстановке – представьте себе: мечусь я, как угорелая, между трансформаторами, микроавтобусом с одеждой и едой, роняю термосы и мечтаю о том, чтобы мобильный прирос к моему уху и не нужно было пользоваться руками, чтобы его там удерживать.))) Надо на самом деле купить hands free, но меня пугает перспектива выглядеть психичкой, когда я буду бегать по улицам и беседовать сама с собой, смешно размахивая руками.)) Все, слава богу, приехали, кроме важного журналиста, но его присутствие при постановке света и не требуется. Бегаю я, бегаю по заснеженному газону, вся в мыле. И в какой-то момент поднимаю глаза вверх, на террасу дворца. Там такая белая балюстрада, а за ней силуэт дома с ротондой (это такая башенка круглая, если кто не знает) и гробы, в которых статуи спрятаны на зиму. И между этими фанерными гробами стоит мужчина. В черном расстегнутом пальто и белой рубашке. Смотрит вдаль. Выглядит, как персонаж романтического триллера: «И тут перед ней возник таинственный темноволосый незнакомец».

Только он был рыжий. И не незнакомец. Это был Он. Мужик из лифта. Безымянная жертва моего корпоративного дебоша.

Я не успела даже подумать – чего это он тут делает? Он просто оказался рядом со мной, внизу, как-то в одно мгновение спустился. И сказал, склонив эдак набок голову, задумчиво, приподняв одну бровь и чуточку улыбаясь:

– Ну вот мы с вами, Люба, и встретились по-настоящему. Вы, как мне кажется, мое имя прошлый раз не расслышали. Сергей Холодов.

Наш важный музыкальный журналист. Мой красавец из лифта. Одно и то же лицо.

Какой-то неправдоподобной, идиотической красоты лицо.

В это лицо я ему и промямлила:

– Я же вам звонила!

– Звонили, – кивнул он. – Но вы не знали, кому звоните. А это не считается.

И тут меня посетило странное чувство. С одной стороны – красота-то какая, мужчина моей мечты вот так передо мной очутился, и я для разнообразия не нелепо вваливаюсь в лифт и не шатаюсь пьяная у его локтя, а вовсе даже выступаю во всей красе собранности и профессионализма. И не просто со мной все нормально, но и он ЯВНО кокетничает: взглядывает так выразительно и намекает, что понимает – мне не все равно. Но вот в этом-то и загвоздка, и источник смешанности чувств. То, что он так априорно предполагает, что я его помню, мне есть до него дело и важно его наконец опознать… Все это вызвало сильнейшее желание дать ему в морду. Не, ну какой наглец! «Встретились по-настоящему!» Бррр! С чего он взял, что я вообще его помню?

Меня такое зло взяло. На то, что он так в себе уверен и так нагло дает это понять. И на то, что он при этом ПРАВ: я же правда его помню! (((Короче, бить его в морду я не стала – непрофессионально как-то и слишком похоже на стандартный дамский роман. Но и соблазнительно улыбаться тоже не стала. Да и какой вообще смысл соблазнительно улыбаться, будучи одетой в бесформенный пуховик и замотанной в шарф чуть ли не по глаза? В общем, я состроила ему козью морду и сообщила угрюмо:

– Вы опоздали на съемку, между прочим.

И удалилась по делам.

Хорошо иметь длинные волосы – под предлогом заправить прядь за ухо мне удалось как бы невзначай обернуться и насладиться зрелищем его обескураженного лица.

Потом он пожал плечами и пошел говорить с кем-то из наших музыкантов.

А я пошла проклинать себя последними словами и размышлять по ходу работы о том, что все мои встречи с этим типом – сплошь упущенные шансы и моменты, когда «все пошло не так и не туда».

С работой все было хорошо, слава богу. На этот раз ничего не сорвалось. Нам надо было сделать две серии кадров. Одну на газоне перед домом – эту сначала снимали, пока хоть какой-то свет был. Господи, когда этот камерный квартет мотал свои бесценные скрипки Гварнери по снегу, у меня чуть инфаркта не случилось. Жуть! А они спокойные такие, только ржали и перешучивались с СЕРГЕЕМ. Потом, когда свет стал уходить, мы перебрались в театр. Там есть в лесу старый театр, который себе князь Юсупов построил для крепостной труппы. Его недавно восстановили. И там, на сцене и в зале, где все равно свет искусственный, мы делали вторую серию кадров. Все хорошо, только долго ужасно. Я весь день на ногах, и спина устала, даже заболела…

В конце дня, когда уже всю аппаратуру собрали и все уехали, я задержалась. Я на своей машине утром приехала, мне торопиться было не надо. Ну я и зависла ненадолго в пустом театре. Все равно мне надо было проверить, не сломали ли мы чего, все закрыть и сдать ключи смотрителям: какая-то пухлая тетечка из их числа сначала все за нами бегала, следила, но потом утомилась и ушла в главный корпус пить чай.))) Но перед тем как заняться делом, я села там, на пустой сцене, на какую-то бархатную скамью. Передохнуть, и насладиться тишиной. Мне очень понравилось в этом театре. Он такой маленький, но в нем все как настоящее – ложи, колонны… Как будто в лилипутском мире оказалась. Или внутри «городка в табакерке».

И вот сидела я там, смотрела в полутемный зал, думала ни о чем и обо всем. А голос у меня за спиной вдруг говорит:

– Представляете, как тут все было в XVIII веке? На всех местах сидели люди, нарядные, в париках, все – и мужчины и женщины. Пахло пудрой, потом – тогда не часто мылись – и духами, которыми пот пытались забить. Мерцали свечи. Там, в центре, сидел старый князь – больной, уставший. Сидел и вспоминал, как бывал когда-то в лучших театрах Европы, и думал о том, как страшно сузился с годами его мир. Вы знаете, что Юсупов большую часть жизни провел в Италии и не очень-то хотел возвращаться в Россию? Екатерина Великая его заставила – она умела быть убедительной. Он вернулся и состарился тут, на холоде, окруженный родственниками, которые не понимали его страсти к театру и не разделяли ее. И единственной отрадой старого печального князя был этот театр: декорации для него писал великий сценограф, которого он привез из Италии. Пьетро ди Готтардо Гонзага. Еще один южный пленник этой холодной страны… И эти люди сидели там, в зале, шептались, мечтали о вкусном ужине, о том, как потом им представится шанс удовлетворить свои плотские желания и страсти. Они не обращали внимания на сцену. А на сцене танцевали дети. Несчастные, до полусмерти загнанные бесконечными репетициями непонятных европейских танцев крепостные дети, обряженные в атлас и бархат, напудренные, нарумяненные и нелепые. Даже князю не было до них особенного дела – он любил свои декорации больше труппы.