Евгения Микулина - Большая Любовь. Женщина-Vamp: вампирская трилогия

Но не для Влада.

Я давно, давно не видела в его глазах такой боли. Такой… тоски.

Ему не было нужды объяснять, в чем дело. А мне не нужно было спрашивать. В тот час, что мы провели среди детско-материнской толпы, глядя на девушку, с которой он когда-то имел шанс построить нормальную человеческую жизнь, он вполне прочувствовал наконец всю глубину произошедших с ним перемен – всю тяжесть потери. Я знала, что так будет, когда пыталась отговорить от обращения. Пыталась объяснить. Но Влад, конечно, меня в то время не слушал – отмахивался от моих аргументов, как от чего-то несущественного.

Теперь он знает. А я даже не могу подойти к нему, сжать руку и сказать, что все-все понимаю. Потому что из моих уст это прозвучит как «я же тебя предупреждала».

Или у меня и по этому поводу тоже паранойя?

В какой-то момент зрелище всеобщего счастья (а также, я думаю, бесконечный гвалт) его достает. Он бросает мне поверх толпы красноречивый взгляд, строит шутливо-страдальческую гримасу – в какой мере она шутлива, лучше не задумываться, – и, на ходу доставая из кармана сигареты, движется к выходу. Я задерживаюсь еще на пару минут. Как раз начинается представление, детей рассадили на стулья, и под записанный на магнитофон вальс из «Щелкунчика» на середину фойе вытанцовывают четыре жалкие «Снежинки» – артистки кордебалета Большого, подзарабатывающие на корпоративном утреннике. Родители и няни отходят назад, пользуясь передышкой и возможностью чуть-чуть поболтать и перекусить: в дальнем от «сцены» конце фойе накрыты столы.

Я медленно пробираюсь сквозь родительскую массу к дверям, перебрасываясь с кем-то словом-другим. У меня есть план – вежливо потолкаться чуть-чуть, а потом присоединиться к Владу на улице.

Люба Быстрова перехватывает меня на самом краю толпы. Она высокая девушка, и видит сына даже отсюда, через людские головы, и я с одобрением отмечаю, что, даже разговаривая со мной, она время от времени бросает взгляд в его сторону. С ним все в порядке – он спокойно сидит, увлеченный незамысловатым представлением. Хорошая, заботливая мать. Я была такой же в свое время.

Какого же черта она меня так раздражает?

Мне в самом деле нужно озвучивать ответ на этот вопрос, или хватит уже лгать самой себе?

Усилием воли я заставляю идиотскую ревность замолчать и обращаю к Любе дружелюбное – я надеюсь! – лицо:

– Ох, ты меня поймала – а я-то надеялась незаметно сбежать.

Люба понимающе улыбается – у нее длинное, скульптурно вылепленное лицо, которое в минуты раздражения кажется мне лошадиным. Но следует быть объективной: она, вообще говоря, красивая девушка, с яркими глазами и эффектной гривой русых волос. И совсем не глупая – говорит, по крайней мере, разумно:

– Как я вас понимаю. Мне еще недавно такие сборища казались адом на земле. Да и сейчас, честно говоря, иногда удивляюсь – как я дошла до жизни такой?

Она смягчает свои слова улыбкой, и я невольно проникаюсь к ней теплотой.

– Ну вряд ли ты жалеешь. У тебя такой парень замечательный.

На щеках девушки появляется смущенный румянец:

– Боже упаси, конечно нет. Максим Иваныч – просто супер. Хотя все равно странно, как с появлением детей вся жизнь меняется… Странно, но мило, – помните, как в «Ноттинг-Хилле» сказано про абрикосы в меду? Ох, но я не ради этого вас ловила. Ну не чтобы о детских утренниках разговаривать. Я хотела на самом деле спасибо сказать. Вы бы видели наши елки на старой работе – жуть мохнатая. А тут все так шикарно. И это как-то лишний раз показывает… ну разницу в классе между издательствами. Я просто хотела, чтобы вы знали: я очень ценю, что вы меня позвали к себе. С Владом работать для меня большое удовольствие, и журнал у вас – у нас – очень классный.

Если бы я могла краснеть, сейчас было бы самое время. Люба и правда хорошая девушка. С моей стороны думать о ней гадости – просто свинство.

– Да господь с тобой, Люба. Это я должна тебя благодарить, за то что ты к нам перешла, да еще так оперативно. Поверь, мы были в порядочной заднице, пока ты нас не выручила. Я очень надеюсь, что тебе у нас и дальше будет хорошо. И, кстати, – перестань звать меня на «вы». Я себя чувствую нудной старухой.

На лице у Любы мелькает странное выражение – затаенная улыбка, будто мои слова ей напомнили что-то приятное. Она кивает:

– Заметано. Будем на «ты». Нет, я правда рада – и надеюсь, что впишусь в ваш блистательный коллектив. Ты же знаешь, что про нашу контору говорят в городе? Что у нас тут гламурный фашизм, на работу не берут никого с размером больше итальянского сорок шестого и вообще – помимо профессионализма тут еще нужно нечто неуловимое, что якобы выражается просто проникновенной гримасой и фразой «это – наш человек». Ну или «не наш», соответственно.

Я, конечно, слышала нечто подобное, но никогда еще никто мне в лицо это так непринужденно не высказывал.

– Ерунда все это. У нас масса сотрудников больше сорок шестого размера!..

Я сама понимаю, как нелепо это прозвучало, и мы обе с Любой начинаем смеяться. Когда она смеется, у нее забавно морщится нос, и она смеется вся, целиком – глаза у нее тоже загораются, что неимоверно подкупает. Располагает к себе.

Господи, если так пойдет, мне придется признать, что она очаровательна.

Подавив смех, я пытаюсь ответить серьезно:

– Нет, ну в самом деле – это правда ерунда. Мы сугубо профессионально людей оцениваем. Вот хоть Гранта спроси.

Люба качает головой и говорит, все еще улыбаясь:

– Ну не скажи – профессионализм, конечно, великое дело, но у нас тут и правда имеется некий культ прекрасного тела. Посмотри – все, кого людям показывают, стройные, только в финансовом отделе и корректорской можно слегка расслабиться. А «лица» компании не только все голливудски хорошенькие, но даже как-то неуловимо друг на друга похожи.

Я настораживаюсь, хотя всеми силами стараюсь этого не показать:

– Что ты имеешь в виду?

Люба неопределенно машет рукой:

– Ну посмотрите на себя: вы, наши топ-менеджеры – как по шаблону отлитые, бледные и прекрасные. Грант вот – нет чтобы быть толстяком в очках. Не-а – высоченный красавец. И необычный: никогда не видела шотландца с темными глазами, вообще не думала, что такие бывают. Влад под него, что ли, косит, со своими линзами?

Она пожимает плечами, словно желая показать всю нелепость такого поведения. Мол, менять внешность «под начальство» – уже какое-то непропорциональное проявление корпоративной лояльности.

Мне хочется спросить, давно ли она заметила «линзы» Влада, – его глаза после обращения изменились, из серо-зеленых стали вишнево-красными, как у всех вампиров. Но я боюсь спрашивать – боюсь заострять внимание на мельком оброненной фразе, показывая, как ее наблюдение на самом деле важно.