Евгения Микулина - Большая Любовь. Женщина-Vamp: вампирская трилогия

У него совершенно мертвые глаза.

Словно это с НИМ происходит что-то нехорошее.

Несколько секунд он смотрит в скрывающую меня тьму, а потом произносит спокойно, устало, без тени обычной иронии:

– Это уже просто смешно. Влад, хватит торчать там. Заходи.

Ах, он знает, оказывается, что я тут сижу?! Давно, видите ли, заметил. Смешно ему!

Заново взбешенный очередной демонстрацией превосходства с его стороны, я принимаю приглашение – в самой агрессивной из доступных мне форм.

Я запрыгиваю в комнату и вцепляюсь ему в глотку.

Окурки из опрокинутой пепельницы разлетаются во все стороны – на старинный бархат и кожу книжных переплетов оседает облако вонючего пепла. Ром выливается на персидский ковер.

Валится на бок стул. Сползает со стола скатерть, с грохотом падает на пол ноутбук.

Мы боремся молча, без единого слова, даже без рычания.

Серхио старше меня и сильнее. Но ярость придает мне сил: я прижимаю соперника к полу, мои оскаленные клыки замирают в сантиметре от его горла.

Но – черт бы побрал его опыт! – победа моя временна. Какая-то секунда, едва уловимое движение – испанец, как змея, выскальзывает из-под меня, и вот уже я прижат к стене, а его пальцы железным кольцом сдавливают мне горло.

Серхио грозно шипит:

– Ты очень силен для молодого вампира, но ты неровня мне. Ты знаешь, что я могу сделать с тобой. Но я не буду. Даже не потому, что не хочу огорчать Марину, – ей грустно будет потерять возлюбленного, так недавно обретшего бессмертие. Я пощажу тебя потому, что не вижу ПРИЧИНЫ убивать. Ты не сделал мне ничего плохого, Влад. Так будь любезен объяснить, что плохого сделал тебе я?

Он чуть ослабляет хватку, давая мне возможность говорить – но не освободиться.

Мой голос звучит сипло:

– Ты прекрасно знаешь. Что тебе надо от нее?

Выражение лица испанца меняется так резко, что я с трудом верю глазам. Только что его утонченные сухие черты искажали гнев и сарказм. Их словно смыло, как мыльные разводы со стекла. Его лицо становится маской – застывшей, трагической маской, воплощением оцепенелого отчаяния, вины и какого-то глубокого, необъяснимого и неутолимого горя. Уголки губ опускаются, а в глазах снова отражается смерть – давно пережитая им, но не забытая и все так же несущая ужас и опустошение.

От перемены в привычных чертах гнев мой как-то мгновенно улетучивается. Невозможно стремиться убить существо, чьи глаза молят о смерти, как об избавлении.

Серхио отпускает мое горло и отходит на шаг назад, безвольно опустив руки.

– Ты прав. Я заслужил твой гнев. – В голосе его – та же опустошенность, что и во взгляде. Он растерянно покачивает головой и судорожно вздыхает.

Чудны дела твои, Господи. Серхио растерянный и признающий, что ошибается, – это что-то новенькое. Что-то неслыханное и невиданное.

Откашлявшись, чтобы прочистить горло и вернуть голосу хотя бы тень уверенности и солидности, я спрашиваю:

– Может, объяснишь мне, в чем дело?

– Если бы это было так просто!

Серхио обходит комнату, поправляя мебель, разметанную нашим коротким сражением. Раздраженно цокает, поднимая ноутбук, – к счастью, тот не разбился. Находит под креслом пепельницу, которая теперь снова пуста и готова принимать новую порцию окурков. Выуживает из кармана сигареты и закуривает.

В общем, тянет время, как ему свойственно.

Вертер опять жалуется на то, что дыхание весны не дает ему спать вечным сном. И все время, пока мы друг другу глотки рвали, жаловался.

Психоделика какая-то.

Наконец, наигравшись с реквизитом, Серхио опускается в кресло и обращает ко мне усталый взгляд:

– Сначала я решил держаться рядом с ней потому, что хотел защитить. От тебя.

– От меня? – Возмущение вспыхивает с новой силой. – Ради бога, чем я-то для нее опасен?!

Испанец вздыхает, разводит руками – в одной из них сигарета, и колбаска пепла падает на и так уже полностью изгвазданный ковер:

– Ты стал вампиром два года назад. Я – полтысячи лет. Я многое видел. В том числе – как наши братья, оказавшиеся в твоей ситуации, испытывавшие влечение к людям из своего прошлого… Как они, забывшись, убивали. – Он предостерегающе поднимает руку, останавливая поток возражений, готовый сорваться с моих уст. – Я знаю, что ты прекрасно владеешь собой. Знаю, как ты бережно относишься к смертным. Я уважаю это – сильнее, чем ты можешь представить. Но забыться – значит ЗАБЫТЬСЯ. Утратить контроль. Увлечься. А это может случиться с каждым. С любым из нас…

Он замолкает, и снова на его лице появляется выражение необъяснимого горя. Я и мог бы сердиться, но это как-то… обезоруживает.

Пауза длится недолго. Не отрывая взгляда от ковра, Серхио говорит:

– Сначала я хотел просто держаться в тени. Присматривать за ней. Признаюсь, это приятно. На нее приятно смотреть. Приятно БЫТЬ рядом. Она такая…

– Живая. – Я подсказываю ему слово, сознавая, какая дивная ирония витает над всей мизансценой. Мы почти слово в слово повторяем свой диалог на корпоративе. Только роли у нас неуловимо поменялись. И я не очень пока понимаю, почему и как.

– Верно. Живая. – Серхио глубоко затягивается, и сигарета до фильтра обугливается в его пальцах, обжигая их. Ему это, конечно, нипочем. Он роняет окурок в пепельницу и закуривает снова. – Живая… Нам приятно быть рядом с живыми – спроси Марину, пусть вспомнит, как не могла оторваться от тебя. Живой человек рядом – как глоток воздуха. Или крови… Но я готов был оставаться в стороне. Игнорировать то, что она заметила меня – а она заметила. Но потом была эта съемка в Архангельском. Я уже не мог сделать вид, что мы не знакомы. Не мог не реагировать на нее. Но она – о, она совсем не проста. Может постоять за себя… Я знаю, чего ты боишься, Влад. Ты думаешь, что я задурю ей голову нашими вампирскими штучками, и она пострадает. Напрасный страх. Она вовсе не кроткая овечка, готовая упасть в объятия волка. Тут скорее волк… не может устоять и тянется к ней. Как дурак.

Я недоверчиво качаю головой:

– Ты серьезно думаешь, что твоего обаяния не хватит, чтобы ее увлечь? ТЫ? С твоим-то самомнением? То есть, пойми меня правильно, я РАД, что она тебе не по зубам, но с чего ты решил, что она сильнее других смертных?

Серхио улыбается – с горечью, но хоть так. Все лучше, чем та пропасть отчаяния, которой он меня нынче угощает.

– Как мало ты ее знаешь. Она не похожа на других смертных. На тебя, например, когда ты был смертен. В твоей жизни не было смысла, Влад. Тебя несло по течению, и в конце концов ты просто прибился к месту, где сила притяжения была максимальной. Ты искал смысла, верно. Но ты думал, что он найдется где-то ВНЕ тебя. В другом человеке. И ты нашел свой смысл. Ты нашел любовь. А она, эта девушка… Она и так знает, зачем живет, – что придает ее жизни ценность.