Мария Фомальгаут - Так поют сентябри

– А что, булочник, не человек, что ли? Он знаете, какой человек душевный, второго такого поискать…

– А в минус пятнадцать вы что делали?

– Падчерица вздрагивает:

Окститесь, какие минус пятнадцать, только октябрь сейчас…

– Да нет. Я про время.

– А-а-а… слушайте, не помню… а нет… кофе варила.

– Ну, хорошо… а в минус корень из трех что вы делали?

– М-м-м-м…

– …не помните?

– Нет, что вы…

– Думаете, что соврать?

– Да нет же…

– Тогда…?

– Ах так? Правду хотите знать? Ну, вот вам, вот вам – я целовалась на лестнице с викарием! И он подтвердит!

– Вот как? – киваю следователю, – викария пригласите, будьте добры!

Входит викарий, переглядывается с падчерицей, неспроста это, неспроста…

– Почтенный викарий… где вы были в минус корень из трех?

– В ми… силы небесные, вы меня с этими временами вообще с ума сведете… сказанули тоже… сейчас, сейчас вспомню… а, ну конечно же… писал письмо ректору…

– Вы лжете.

– Э-э-э… я газету читал.

– Лжете.

– Я… мне сестра позвонила…

– Лжете. Телефон еще не изобрели.

Падчерица вздрагивает:

– Да скажи им…

– Ах так… ну хорошо… я с Элизабет целовался, вот что… жениться мы хотим…

Хозяйка дома вздрагивает, настороженно смотрит на викария, да достоин ли викарий её падчерицы, а то с виду, конечно, благочинный молодой человек, да кто ж его знает… Я отчаянно припоминаю, а можно ли викарию жениться, а то может, у них обет безбрачия, да и вообще можно ли в двадцать лет дослужиться до викария. Да мало ли, если в этой реальности есть время минус пятнадцать и сорок три сорок два, то и викарий в двадцать лет жениться может…

А.

Вот оно что.

– Вы лжете.

Это я говорю падчерице и викарию:

– Вы лжете.

– Но…

– Лжете.

– Почему?

– Очень просто… я спросил про минус корень из трех…

– Ну да.

– …а в вашей реальности нет такого времени! У вас используют корни только четных чисел.

Падчерица и викарий вздрагивают.

Повторяю:

– Четных чисел. Так что вы лжете.

– Мой юный друг…

Уже даже не поправляю, что никакой я не юный.

– …ловко вы раскрыли это дело.

Спохватываюсь:

– Не было никакого дела… они же… убийство так и не случилось.

– Верно, мой юный друг. Убийство дождалось, пока никого не будет… и некому было убивать.

– Но падчерица и викарий…

– Да. Падчерица и викарий.

– Они не встретились.

– Не встретились.

– Потому что такого времени нет.

– Такого времени нет.

– А это значит…

– …что его нужно сделать.

– Что, простите?

– Его нужно сделать.

– Но… зачем?

– Чтобы они встретились.

Понимаю.

Начинаю думать, как сделать минус корень из трех часов.

Тут есть ожившие мертвецы.

Тут, в лесу.

Ух, страшные.

Людей едят.

Но вы не бойтесь, не бойтесь. Тут есть и те, кто сдерживают всякую чертовщину, и другие есть, которые возьмут вас за руку и домой отведут из темного леса, и все хорошо станет.

Я не выслеживаю.

Нет, я не выслеживаю.

Нет-нет, не бойтесь, я никого не выслеживаю.

Саалиндж.

Я не выслеживаю.

Что?

При чем здесь это?

Так это имя Саалиндж так переводится – я не выслеживаю.

Кого не выслеживаю?

Никого.

Кто не выслеживает?

Саалиндж не выслеживает.

Нет-нет, вы не думайте, она не смотрит за Амади, не следит, как он ловит рыбу тонким копьем.

Амади значит – мертворожденный.

Саалиндж не понимает, что значит – мертворожденный, как это – мертворожденный, как же он ходит, как говорит, как же рыбу ловит тонким копьем.

А вот – мертворожденный.

Ты осторожнее, здесь мертвецы ходят.

Это Бамидел говорит. Заботливый Бамидел, вот он и говорит:

– Ты осторожнее, здесь мертвецы ходят.

Бамидел. Имя такое. Значит – следуй за мной домой.

Саалиндж идет домой. Дома отец ждет, Бабаджайл. Хорошее имя, значит – отец снова жив. Саалиндж не понимает, как это – снова жив, это что же, раньше мертвый был, а тут снова жив. Саалиндж у матери спрашивала, та отмахивалась только.

Снова жив.

Страшно Саалиндж.

– Ты осторожнее, тут мертвецы ходят.

Это уже не Бамидел.

Это Годлумтакати.

Имя такое.

Значит – сдерживающий волшебство.

Саалиндж не понимает, как это – сдерживающий волшебство, а почему волшебство надо сдерживать. Годлумтакати смеется пухлыми губами, щурит темное лицо, тут у всех темные лица, – а вот так, чтоб сильно не чудесатили…

Тут есть ожившие мертвецы.

Тут, в лесу.

Ух, страшные.

Людей едят.

Но вы не бойтесь, не бойтесь. Тут есть и те, кто сдерживают всякую чертовщину, и другие есть, которые возьмут вас за руку и домой отведут из темного леса, и все хорошо станет.

Злой Годлумтакати, не любит он Амади. Вот так придет Амади к круглой хижине, принесет корзину рыбы и цветов принесет и спрашивает:

– Дома ли Саалиндж?

А Годлумтакай гневается:

– Шел бы ты, проходимец, крокодилово отродье…

Вот так.

Я не выслеживаю.

Саалиндж шепчет про себя – я не выслеживаю. Нет-нет, что вы, что вы, Саалиндж совсем-совсем не выслеживает, смотрит, как крадется в зарослях тростника Амади.

Так Годлумтакати велел.

И Бамидел так велел.

Осторожнее, велел Бамидел, мертвецы тут ходят, опасно.

– Саалиндж!

Это отец зовет, Бабаджайл, имя такое, значит – отец снова жив.

Саалиндж смотрит на отца, холодеет.

– Домой ступай, – отец говорит, – домой…

Саалиндж вонзает кинжал, еще, еще.

Отец с хрипом падает.

Я не выслеживаю.

Не выслеживаю.

Светятся огоньки хижин за рощицей.

Совсем рядом.

Саалиндж бесшумно ступает по зарослям, ни веточка не дрогнет под ногами…

(Я не выслеживаю)

Амади поднимает полную корзину с рыбами, идет к хижинам. Хижины круглые, а в середине дыра, чтобы дым от костра выходил…

– Саалиндж!

Это Амади.

Вот он, с корзиной рыбы.

– Ты смотри, какого я тебе поймал…

Саалиндж делает вид, что смотрит…

…вонзает кинжал…

…вода реки становится алой, а в темноте не видно, что алая…

Тут есть ожившие мертвецы.

Тут, в лесу.

Ух, страшные.

Людей едят.

Но вы не бойтесь, не бойтесь. Тут есть и те, кто сдерживают всякую чертовщину, и другие есть, которые возьмут вас за руку и домой отведут из темного леса, и все хорошо станет.

Саалиндж идет к хижинам.

Там Годлумтакати ждет, сидит у костра.

И Бамидел выходит, берет Саалиндж за руку, говорит – следуй за мной домой.

Саалиндж входит в хижину.

Показывает окровавленный кинжал.

Годлумтакати одобрительно кивает, – молодец. И сажает подле себя Саалиндж, и вонзает зубы ей в шею, зубы у Годлумтакати белые, острые, крепкие…

Тут есть ожившие мертвецы.

Тут, в лесу.

Ух, страшные.

Людей едят.