Николай Серый - Политические записки. Эссе, суждения и дневник

Всякий отлично знает, чем отличаются замыслы от исполненья их. В качалке мечтать у камина можно о самом сказочном, но только очень немногие из обычных людей пытаются вершить заведомо недостижимое; они ведь понимают, что дурную работу придётся им делать самим. Но это обычные люди, у властелинов положение иное. Правителям не приходится самим воздвигать помпезные чертоги и подыхать на войне: для этого есть простонародье. И, к тому же, правители часто одурманены лестью придворной челяди, к ним подлизываются, им внушают веру в их могущество. Но ведь исполнять затеи правителей приходиться бюрократии, и она обречена этим на тесную связь с народом, и поэтому более разумна, чем витающие в грёзах высшие начальники-небожители. А ведь способна грезить и полная сволочь, мечтая о таком собственном благополучии, которое и целое государство бессильно им обеспечить, не истощив и разрушив себя…

И перестаёт бюрократия верить правителям своим, а те, усугубляя всё более неурядицы в государстве, норовят, и очень часто, перевалить свою вину на подвластных им чиновников. И хотя у верховных властей ещё остаётся возможность и грозить своей бюрократии, и подкупать её, но их власть над нею уже потеряна. Верховные правители на себя ответственность не возлагают, и их чиновники более им не верит, а такого с лихвой хватает для утраты власти; вспомним о совокупности четырёх её ипостасей и том, что ослабленье хотя бы одной из них силою других не возмещается…

Я знаю три способа не выполнять приказы: бегство, бунт и саботаж.

При патриархе Никоне бежали в тайгу староверы-раскольники, но их ловили, секли батогами, кромсали их тела на плахе и сжигали в скитах. В более близкое нам время благородные люди подавали, как протест плохим начальникам, прошение об отставке и увольнялись, но это мало и редко меняло что-либо в ведении дел.

При Петре Великом бунтовали стрельцы и казаки, но их мятежи люто подавляли. Порой бунтовали прекраснодушные идеалисты, высказывали они начальству всю правду в глаза, их после этого немедля обрекали на прозябанье или нищету без всякой пользы для дела, о коем они радели.

Я считаю эти первые два способа не выполнять приказы очень мало полезными; бюрократия чурается столь эффектных приёмов.

Но вот тайный саботаж при видимости полного повиновенья – иное дело. Ведь многие начальники путают свою власть и внешнее им повиновенье, хотя это разные сущности. Раболепие челяди вовсе не означает, что она не морочит своего владыку с успехом и барышами для себя. Бюрократия за многие столетия весьма преуспела в симуляции верности при фактической и жёсткой строптивости…

Но власть не исчезает мгновенно и над всеми подчинёнными сразу. Сановники центрального правительства, утратив над своей бюрократией власть, сохраняют ещё контроль над карательными органами, а те всегда готовы устроить чиновникам изрядный погром. Бюрократии приходится лавировать; её могущество в том, что без неё обойтись нельзя, иначе придётся высшим сановникам самим сочинять законы, служить курьерами и глашатаями. Поэтому полностью искоренить бюрократию высшая власть не сможет и не захочет. Искать будут настоящих, подлинных виновников неисполненья повелений, и чтобы препятствовать этому, чиновничий аппарат усложняет до изощрённости бюрократические процедуры и пытается резко увеличить свою численность. Весьма часто чиновникам удаётся это, и виновных тогда не сыскать… Чем больше высшие власти склонны к произволу и своекорыстью, тем изощрённей и многочисленней чиновничий аппарат, и тем сложнее бюрократические процедуры…

И есть беспощадный принцип: «Средства достижения цели всегда её подменяют». И уже бюрократические процедуры усложняются ради самого этого процесса, часто необратимого. И растёт численность чиновников ради самого этого роста. И делится ответственность за какое-либо одно конкретное дело между растущим всё более и более числом его исполнителей только из любви к искусству такого дележа…

Но если сановники центрального правительства и потеряли уже свою власть над своим бюрократическим аппаратом, то возможность насилия над ним они ещё сохраняют, ибо карательные ведомства им ещё подчиняются. И чиновники, разумеется, учитывают это, изъявляя видимость покорности верховным властям. Но видимость внешнего повиновения очень часто не подлинная власть, и для правителей перепутать две эти сущности очень опасно. И ещё более для них опасно перепутать власть и насилие. Насилие вовсе не власть, а только насилие… И вполне я уверен, что можно сравнить власть с любовью…

Предаваться всласть любви и насиловать женщину – это разные занятия, так же как и взиманье узаконенных налогов и грабёж в подворотне. Насилие – это полное и окончательное отсутствие добровольности в повиновении, а подлинная власть немыслима без хотя бы слабого, но вполне осознанного согласия подчиняться. И, кроме того, насилие – это, как правило, разовый, единичный случай повиновенья без какой-либо возможности воспротивиться, а власть – это протяжённая во времени череда актов подчиненья при шансах на успех, пусть и самых малых, выказать в данный промежуток времени непокорство. Власть – это ведь сложное единство уже названных мною ипостасей, а насилие – весьма примитивная угроза убить или искалечить при малейшем сопротивлении…

У власти есть ипостась: «Вера». Но никакая вера без любви, пусть даже извращённой, немыслима. И, значит, ради власти нужно уметь внушить любовь, хотя бы и в самых низменных проявленьях этого чувства…

Насиловать намного проще, чем управлять. В уличной драке самый утончённый ум бесполезен против грубой силы. Поэтому напрашивается вывод: «Насилие всегда эффективнее законной власти». Насилие не выгодно лишь потому, что бороться с ним можно только насилием. Тот, кто прибегает к насилию, должен и сам от него беречься, а это всегда очень хлопотно; поэтому судьба многих преступников незавидна. Но насилие чрезвычайно соблазнительно, ибо оно сулит быстрый успех или хотя бы его видимость; угрызенья совести не более чем страх перед возмездием, которого почти каждый надеется избежать…

Поэтому могут сановники центральной власти решиться на насилие над своим чиновничьим аппаратом, их ввергающих в докуку и ярость своими проволочками в исполнении их приказов. На чиновников науськивают под предлогом борьбы с их произволом карательные ведомства, и те травят их с сердитым усердием и судилищами, и тюрьмами при восторженном улюлюканье толпы. И, наконец, чиновничий аппарат раздроблен, как панцирь на вкусном теле черепахи, и вонзаются в плоть её хищные клювы, клыки и когти…