Аркадий Макаров - По деревне ходит тега… Повести и рассказы

В то время, как и теперь, Украина вся на слуху, вся на страхе за свои нелогичные действия. Все эти померанцевые, оранжевые и прочие майданы, вся русофобия «западенцев», так захлестнула страну, так вдолбили народу про заклятых москалей, которые всё сало слопали, что даже в русском Харькове можно было услышать фашиствующий призыв – «москалей» на ножи! На ножи!

И потянуло страну в соблазн распутства. Це – Европа. Це – незалежная. В Европе салом даже сапоги не мажут… Сало будем сами есть. Лучше гирше, но иньше! То есть, пусть хуже, но будем жить по-другому. Чистейшая хохлацкая мольба, упование на перемены. Вот и дождались…

Теперь, когда Украина залила кровью и нелюдью всё пространство от Днепра до Буга, я вспоминаю русского украинца писателя Ивана Евсеенко и тот ещё тихий зимний вечер, и его сказ, как на Украине ставят быков в упряжь.

– Ты вот в деревне не жил. Лошадь никогда не запрягал. Не знаешь, как из буйного быка покорного вола делают? Не знаешь, а ещё говоришь, что ты сельский человек. Город тебя обокрал вчистую. Помнишь, как писал твой земляк Вячеслав Богданов: – «Город, город, что же ты наделал? Ты украл деревню у меня…»

Иван расстегнул куртку, двумя руками огладил бороду, отвалился на спинку кресла. Было видно, что хорошо ему в этом доме, при вечернем свете ламп, при внимательном слушателе.

А его сегодняшний внимательный слушатель жил в тамбовском большом районном центре, где не было колхоза, где село отличалось от города лишь тем, что дома были пониже, а лужи пожиже.

– Вот у нас на Украине как? – продолжает Евсеенко, – растёт, растёт бычок на воле, травку пощипывает, а, как настанет срок, – его охолостить надо. Лишить яиц, чтобы мышцы круче были, сильнее. Придёт нужный в деревне человек, чиркнет пару раз по мешочкам и бычок уже в другом качестве. Теперь ему уже не до тёлок, теперь у него одна дорога – в хомут. А в хомут идти ему не хочется: упирается, рогом землю чертит, из ноздрей пар идёт, пена дурная на губах. Тогда что? Запрягают такого бедолагу в сани. А на дворе лето в самом настоящем виде. Жара. Сани загрузят доверху бутовым камнем, плитами бетонными, железом всяким, чтобы сани тяжелее были, и давай этого бычару промеж ног багром ширять. От боли взревёт бывший коровий хахаль, пустит струю на землю и сани сорвутся с места. А в санях тонны полторы груза, а земелька с песочком, а багор у палача острый, а гужи из сыромятной кожи, не порвать. Вот и прёт бычара сани по три-четыре круга вокруг деревни, пока не рухнет на колени. А как упал на колени, так хватит. Так ты уже и не бык вовсе, а настоящий вол; молчаливый и послушный.

…И теперь, слушая про Украину чудовищные вещи, мне вспоминается тот сказ Ивана Евсеенко про горькую долю вола. Гениальная метафора украинского пространства власти

Царствие тебе Небесное, раб Божий Иван! Земля – пухом! Как говорят у нас на Руси, да и на твоей Украине тоже.

Ранним осенним утром, когда, заблудившийся спросонок ветер, на ощупь зябко перебирает сухие, насквозь проржавевшие листья, и свет электрических фонарей, кажется нелепым и расточительным в наши времена перманентного кризиса, из старой пятиэтажки прошлого времени с облупленной местами штукатуркой вышел молодой человек, оглянулся на еще темные окна, подхватил двхосную тачку и заспешил туда, где громыхая железом о железо, сталкивались, скользили и ворочались составы товарных поездов.

Пассажирские здесь не ходили.

Городок отличался небольшим размером своих узких улиц, каждая из которых оканчивалась или лесом, или станцией грузовых перевозок.

Таких городков по Росси множество. Вырубалась тайга, мощные землеройные машины срезали сопки, осушались болота, обводнялись пустыни и все для того, чтобы в одно время привезти сюда будущих насельников с домочадцами и заполнить пятиэтажки из силикатного кирпича молодыми голосами и детским плачем.

Городки такие имели приставку «моно», то есть один. Один – и все тут!

Большие люди за кремлевскими стенами знали, что делают. На один рубль затраченных средств приходилось девять рублей комфортной жизни государства без военной бойни и катаклизмов. Заокеанские ястребы не осмеливались точить когти, свысока посматривая на тучную добычу. Как в русской пословице: хоть видит око, да зуб неймет.

Такие городки жили тихо, особо не высовывались, на карте обозначены не были, вроде их и вовсе нет. Тишина жизни еще не значила, что люди здесь ничего не делали и разговаривали только шепотом: кузнечным грохотом железом по железу в три смены гремели заводы, в тишине лабораторий сопрягая интегралы, дифференциалы, синусы и косинусы ломали голову люди в очках, в конструкторских бюро у кульманов выводили на ватманской бумаге углы, овалы, стрелки, пунктирные и жирные линии молодые, склонные к самоиронии люди. Шла обычная напряженная жизнь во имя Государства, во имя будущего своих детей свободных от власти денег, стяжательства, казнокрадства.

Один вид стяжательства признавался здесь – стяжательство духа.

Но, как известно, дьявол живет в мелочах. Комары задрали неуклюжего государственного медведя. Гнус с арбатских двориков маленькими хоботками прокусывали шкуру великану и сосали, и сосали живую кровь, пока этот государственный медведь не рухнул. «Берите, сколько проглотите!» густо зудел над тушей самый старший гнус, пахан арбатской дворни. И хватали, и жрали, и не давились…

Вместе с Государством стали ветшать, осыпаться прахом его мускулистые силы – моногородки.

Люди в очках, забыв о математических символах, подались в обслугу к своим младшим научным сотрудникам, комарикам, которые, не брезговали поступать принципами и от общего стола урывали столько, что сытный тук вылезал из ноздрей их и даже просачивался чрез ушные перепонки.

Предприятия банкротили, людей отпускали в бессрочный отпуск без сохранения содержания.

Все ценное было растащено на залоговых аукционах. Драгметалл и редкоземельные сплавы ушли за границу. Заводское оборудование на товарняках увозили, как металлолом в Прибалтику. Лаборатории за ненадобностью разрушили. Прах пустота разъедает все скрепы.

Городки стали опустошаться.

Вот в одном таком городке по стечению обстоятельств мне пришлось одно время перебиваться с киселя на воду.

В городке этом одним из детей Арбата был срочно образован приват-банк, ну, не банк в прямом смысле слова, а банчок, если так можно выразиться, с уставным капиталом в несколько тысяч, способным разве только оплатить стоимость судебных издержек.

Но, порядок, есть порядок.

Банку требовались охранники. Имея за спиной некоторые навыки охранной службы и газовый револьвер, переделанный под боевые патроны, я после непродолжительной беседы с учредителем банка Рафаилом Ефимичем Ивановым, был принят на временную работу по охране нового капиталистического заведения.