Александр Лысков - Красный закат в конце июня

А утром-то ещё этот охальник, войдя в дом Геласия огорошил всех вот как:

Званые собирались на пир.

Из Сулгара гурьбой брели по снегу дьякон Пекка, сын покойного шамана Ерегеба, дурковатый пятидесятилетний мужик в лаптях на босу ногу – крестился восторженно.

Его брат, нищий Гонта, в льняной рубахе на голом теле, подбитой мехом цеплялся к мягкому месту старой девки Водлы, выросшей на церковном прикорме и в приблудстве с отцом Петром.

В Кремлихе пристали к ним сын мытника Андрея Колыбы – Степан с женой Калистой. Оба в опашнях и пимах.

Староста Ошурок, из московских стрельцов, с серьгой в ухе, с двумя статными, драчливыми сыновьями и с непокорной, крикливой дочкой в цветастой кухлянке.

За ними порхал поршнями по снегу бледнолицый литвин Питолинский со своей угорской женой Илкой в долгополой малице.

Ближние соседи Геласия – окно в окно за рекой – Брат Ананий и дядя Габор в высоких грешневиках на головах выбирались из своих нор на звук свадебных криков и свистов. Присоединялись к толпищу.

Всё это воинство, восхищённое солнечным январским деньком, одетое в кожи и шкуры, в лён и веретьё, в мех и бересту, валило к застолью.

Навстречу им обратно в Сулгар за попом пролетел на обалделом от браги Серке дружка жениха брат Иван, орущий:

– Первую чарку погоняле. Вторую – коню! Пади ниц! Запор-рю!..

Конь скалил зубы и словно бы тоже хрипел:

– Загрыз-зу!

Невесту ввели за тесовую перегородку. Доски в ней были подструганы, подогнаны женихом так, что ни щёлочки от земляного пола и до потолочин. А дверь за перегородку вела – на кованых петлях, не сравнить с кожаными навесами. Ни скрипу в ней, ни шороху.

Никакого раздражения свекрови.

Принудили там за перегородкой невесту (рукой в перстнях) пробовать на мягкость ложе из льняного обмолота.

Тоже не скрипнуло.

Скалились в нечистых улыбках, любовались смятением молодой. И потом шумно рассаживались.

В красном углу на лавках за прочным столом – избранные.

В продление стола наскоро тёсаные плахи на козлах. На них – середняки, под задами у которых зыбкие жерди.

Остальные толклись вдоль стен, сидели на полу под порогом.

И блюда с кушаньями так же постепенно, починно были расставлены.

Изощрённые – в ярком свете под божницей.

Простые – в тенях припечья.

Скудные – в подпорожней тьме.

Тарель с перепечей (просо с лосиными потрохами) громоздилась перед женихом и невестой. На деревянной лодье лоснилась запечённая лосятина, жареным духом била в нос попу и старшим мужикам.

В ржаной коре остывала щука.

А подпорожному люду был выставлен сундучок. На нём теснились три каравая хлеба и полнёхонек чуманчик соли.

Для голи – до отвала соли – слаще заморского алкана в братине у первых людей.

Хотя они ещё и браги зачерпнут деревянными кружками из лохани.

Да и не раз.

Свеча перед молодыми, будто обрубок суковатой палки.

Сам жених не один день фитиль кунал в расплавленный воск и намораживал слой за слоем.

Теперь сияние огня от свечи продлевалось в лучах кики на голове невесты (в хворостинках наподобие веера, обтянутых белым шелком).

Огонь свечи бликовал в бородах, политых вином.

На алых губах баб.

Трещали кости выворачиваемых суставов в мясной туше.

На пол сплёвывались рыбьи хребтины.

Человечьи телеса размягчались в сытости, сливались в одно целое. Общим жаром стало распирать избу.

Словно бы под давлением этой силы распахнулась дверь в сени и оттуда хлынул морозный пар для охлаждения.

Созрела в этом парнике первая песня.

Заворожённо глядя на венчальную свечу, тетя Мария исторгла сипловатым горлом:

Потом тёте Марии кроме свежего воздуха ещё и свобода потребовалась.

Гору верхней одежды перекидала баба с полу на печь и пошла выбивать лаптями подпорожную:

Пока тётя Мария во весь размах выказывала новгородскую натуру, новоявленная угорская свекровка Енька-Енех молча столбиком вокруг неё топталась с прижатыми ручками.

Дождалась очереди и запела с носовым призвуком:

От звуков родного языка воспрянула языческая половина свадьбы. Выскочили плясать безбородые со своими фележками (женщинами). Брюхо вперёд, а к хребту будто колья привязаны. Руки угорцев болтались плетьми.

Вся пляска – в ногах. В сотрясении земли.

Прискочат да пуще прежнего задробят.

Понемногу дикость обуяла собравшихся.

Кричали, лезли в драку, валились под столы.

Брат Иван по старшинству и по древним порядкам возжелал поиметь невесту прежде младшего. Пытался сорвать с неё одежды. А когда Геласий укрыл Стешу за перегородкой, ломился в дверь.

Орал похабы.

Прежде чем его вытолкали вон из избы, успел-таки кинуть в сторону молодых драный лапоть.

Это уже по-старинному обычаю он им счастья желал.

Хозяйка порожнюю тарель об пол хрясь! Сигнал всем понятный. Свадьбе конец.

Званые с пиру отправились домой, кто хоть и неверным ходом, да своим. Кто ползком. А кто на загорбке соседа или у жены подмышкой.

Весь день был ясным, солнечным, а тут на ночь снегом посыпало сверху.

– Значит, быть богатыми молодым, – толковали бабы.

…За реку на гору ползли к своим избам брат Ананий и дядя Габор.

Батогом гнали впереди буйного Ивана.

В Сулгар брели дьякон Пекка и его брат, нищий Фекел. Теперь у него уже не хватало сил, чтобы щипать старую девку Водлу.

Заодно с ними до Кремлихи шатался от сугроба до сугроба сын мытника Андрея Колыбы – Степан с женой Калистой для подмоги.

Старосту Ошурка с серьгой в ухе волокли с обеих сторон сыновья.

Литвин Питолинский с женой Илкой шли в обнимку и вскрикивали.

Короче всех дорога оказалась у дьякона Петра.

Геласий с матерью в своей избе затолкали батюшку, словно куль, на полати.

И тихо стало в деревне тишиной снегопадной. Хотя снег бывает и сыпучий. Слышно, как шуршит по насту.