Александр Лысков - Красный закат в конце июня

Изморось – та висит в воздухе и склеивает ресницы.

Бывает, так густо, плотно валит с неба, – дышать трудно.

Или с ветром снег умывает. Или завивает позёмкой.

Что там за погода стояла в те январские дни 1526 года на Пуе – никто никогда в точности теперь не скажет.

Подённых заметок о состоянии окружающей природы даже летописцы не вели. Лучше и не искать.

Про свадьбу Геласия Синцова, конечно, тоже можно только догадываться.

А чем же в эти январские деньки заняты были светочи-то наши исторические, каждый шаг-вздох которых обязаны были фиксировать платные писцы?

Листаю архивные записки.

Глазам не верю!

21.01.1526 г.

Едва ли что не день в день со свадьбой Геласия Синцова произошло в Московском кремле, в соборе Спаса-на-бору венчание великого князя Василия с Еленой Глинской!

И тоже татарско-сербского корня оказалась невеста у Рюриковича.

Тоже – дерома-«цыганка».

Вот как иногда сливаются (во времени) истории, писанные лемехом – и мечом.

Химические законы, конечно, позволяют перековывать меч на орало и обратно.

Но в химии человеческой они, эти истории, несовместны.

А если и сходятся, то по касательной, с отскоком:

Война – Мир.

Жизнь – Смерть…

Продолжим параллели.

Геласий – Василий.

Мужик – Царь…

Геласий с утра после своей свадьбы разгребал снег за порогом – кремлёвский молодожён Василий почивал до обеда.

Геласий раздувал горн на дворе и ковал пробойник – Великий князь четыре дня гулял на свадьбе.

Геласий калил концы железных полос и склепывал их в кольцо – Великий князь неделю убил на соколиной охоте.

Геласий железные кольца разогревал и вкладывал в них деревянные колёса. Металл, охлаждаясь, сжимал ободья намертво – Великий князь писал указ, чтобы его рынды (охранники) носили за поясом серебряные топорики.

Геласий подать деньгами заплатил – Великий князь принял на кормление при дворе немецких лекарей Льва и Теофила.

Геласий первую на Пуе пилу вырубил из стальной полосы – Великий князь велел забить двести лебедей на пир в честь посланников из Дании.

Геласий расписал дверь в перегородке избы – Великий князь одарил поместьями верных бояр.

Геласий тараканов морозом морил, неделю жил у брата Анания – Великий князь отослал «поминки» крымскому хану, отступное, контрибуцию.

Геласий навоз на поля вывозил – Великий князь послал воевод в покорённую Карелу и Удмуртию.

Геласий сеял коноплю и чесал пеньковую куделю – Великий князь заключил в темницу рязанскую знать.

У Геласия родилась девка Матрёна – У Великого князя парень Иван…

Пыль на дороге клубилась, завивалась в нитку. Клубок вёл за собой черноглазую девочку в холстинной рубахе и с кузовком за спиной.

Впереди в просветах еловых лап показался скос сизой чашуйчатой деревенской крыши.

Девочка постучалась в первую избу. Никто не ответил. Она вошла. В струе солнечного света из волокового оконца вповалку лежали мёртвые тела баб и детей. Крохотные ступни торчали из гноища, будто грибы поганки.

Впору бы девочке кинуться назад, но она даже не испугалась. Концом платка прикрыла лицо, отступила через порог и пошла дальше.

В проулке валялся мёртвый мужик. Девочка долго смотрела на него, будто ждала: вот проснётся и откроет глаза.

Звякнула конская сбруя.

Она повернулась на этот звук и увидела лошадь на несжатом поле.

Лошадь таскала волокушу с покойниками.

Жадно пожирала колосья.

Ночью падёт от колик…

Кузовок опять, будто живой, стал вихляться за спиной, биться, подталкивать. Дорога тянулась по высокому берегу Пуи. С обрыва далеко было видать леса, забрызганные алым и бурым, как фартук мясника.

На таких открытых местах сентябрьское солнце пекло. А когда дорога спускалась в овраг, во мрак вековых елей, веяло на путницу могильным холодком.

Только к вечеру снова стали попадаться по краям дороги вырубки и расчистки, янтарные ржаные полянки.

Навстречу ехал мужик.

Телега у него была на дубовой оси с деревянными чеками.

Колёса прихрамывали.

– Ты куда, девка?

– В Долматово. Ночевать.

– Там навек заночуешь.

– Пошто так, дяденька?

– Язва там.

– Везде-то она, проклятущая!

– А ты откуда, чья будешь? Как звать?

– Матрёна.

– А кличут?

– Ласьковы мы.

– Куда идешь, Матрёна-дерома?

– Где смерти нет.

– Ну, значит, мы с тобой, девка, понюхаем табаку носового, помянем Макара плясового, трёх Матрён да Луку с Петром…

Мужик отпил браги из носка кожаного меха.

– Живой смерти не ищет!

Утёрся.

– Умереть когда-нибудь – это, девка, ничего. А сегодня – страшно. Садись. Поехали туда, где смерти нет.

– Не сяду, дяденька.

– Девка ты ярая. Личиком что пшеничная корочка. А глупая. Ведь смерть не мамка. Разговаривать не станет.

– Я пешим за вами.

– По колени ноги оттопаешь. Да и ночь скоро – потеряешься.

Уговорил.

Матрёна умостилась на задках спиной по ходу.

– Ну, душу твою довезу, за телеса не ручаюсь.

И хлопнул вожжами по лошадиным бокам.

Ноги девочки волочились по земле.

Лапти заборанивали следы копыт. Словно бы сами бежали ноги, просились в обратный путь.

Домой…

Моровая язва. Так называлась бубонная чума в те времена.

Начиная с XV века чумные эпидемии сотрясали Россию.

В Никоновской летописи читаем о море «по всей земли Русской» 1423 году. И симптомы указываются – кровохаркание и припухание желёз.

Из летописей также можно узнать, что в том же году псковский князь Федор, из боязни заболеть, бежал в Москву.

Бегство не спасло. Умер в стольном граде.

С 1427 по 1442 год не упоминается об эпидемиях.

Но в 1443 году в Пскове опять чума. Затем затишье.

А в 1455 году снова говорится про «мор железою» теперь уже и в Новгороде. Заметим, с вектором движения на северо-восток, в важские и двинские земли.

(Мор начался в Опочском конце Новгорода, от некого Федорка, приехавшего из Юрьева, говорится в летописи.)

Следующее описание повальной болезни помечено 1478 годом. Эпидемия охватила татарское войско под Алексиным. «Бог, милуя род христианский, посла смертоносную язву на бусурман, начаша понапрасну умирати мнози в полцех их…».

В 1507 году чума опять свирепствовала в Новгороде и держалась, по летописям, три года. Погибло 15 396 человек.

В интересующие нас времена, в 1538 году, в Пскове только одна «скудельница» (обширная, глубокая могила) приняла 11 500 зачумлённых.

Звался возница Прозором.