Валерий Казаков - Яблоневый сад. Повесть

***

Вечером позвонил по телефону Борис, озабоченно спросил, что с ней случилось? Она ответила, что ничего не случилось, просто стало скучно одной. Объяснила ему, что одиночество в Озерках и одиночество в Журавлях почти ничем не отличаются. Он стал извиняться, объяснять, что его задержали в редакции «Нового времени», где будет напечатана его статья «Инерция переселений».

– Это что еще за трактат? – удивилась Людмила. – Примерно то же самое, что теория логического фокуса?

Он засмеялся в трубку. Ответил, что это серьёзная, аргументированная статья на социально значимую тему. Что там нет ничего умозрительного, ничего похожего на философскую теорию.

– В ней я рассуждаю о некоторых сторонах русского характера. Это довольно интересно… Так свои мысли я ещё нигде не излагал, – пояснил в трубку Борис.

Людмила Николаевна сделала вид, что заинтересовалась статьей, и попросила прислать ей статью для ознакомления. Борис удовлетворенно согласился. На этом и закончился разговор. Она облегченно вздохнула, и когда вешала трубку – вдруг отчетливо поняла, что не хочет его видеть сегодня. Так ей будет легче, потому что есть во всем его шике и блеске какая-то явная несостоятельность, неопределённость, которая раздражает. Когда она была студенткой, а он её преподавателем, она этого не замечала, но сейчас это почему-то остро чувствуется. В их нынешнем союзе он вовсе не опора ей. Он такой же, как все. К тому же, она с трудом его понимает.

Вечером друг Бориса по фамилии Депрейс привез в тёмном конверте обещанную статью. Людмила Николаевна проводила его до машины, быстро вернулась и стала читать небольшую по объему работу, тут и там исправленную хорошо отточенным карандашом. Начиналась она словами:

«По моему мнению, коммунизм в России был обречен потому, что идеологические его представители пытались создать общественный идеал в противовес идеалу религиозному. А такое строительство, в конечном счете, всегда было насилием над личностью, потому что на свете существует только один нравственный идеал, который у каждого человека в душе, и легче всего этот идеал воспринимается вместе с Богом – его идеальным носителем. К тому же Бог по законам теологии может контролировать наши чувства: он вездесущ, всезнающ и всемогущ. Правда, контроль этот только на уровне душевной открытости, свободы выбора: верить – не верить, – то есть на уровне вечной очистительной работы души. Карл Маркс, Фридрих Энгельс, Ленин, – эта святая коммунистическая троица изначально не могла заменить настоящей Святой Троицы, которой тысячу лет поклонялся русский народ и в которую тысячу лет верил. Собственно философская мысль в России всегда была мыслью христианской, схоластической, и в этом нет никакой беды, потому что она гораздо ближе русскому сознанию, чем коммунистическая идея, она гораздо более человечна, раскованна и патриотична, чем обезличенное учение о борьбе классов.

Однако попробуем заглянуть, что же происходило в истории России с чисто эмпирических позиций. Изначально наше государство – это суша, не имеющая четких границ на востоке. На западе эта граница были всегда. То есть – это огромный простор – равнина без конца. Этот простор долгое время позволял нашим предкам экспериментировать, уходить в неизведанное, чтобы найти там правильную и счастливую жизнь. Переехал на новое место, ушел от прежнего хозяина – и зажил по-новому, не так, как прежде… Это российское кочевье происходило веками, оно у людей в крови. Не зря же в России всегда было много бродяг и романтиков. Сначала люди переселялись на пал, в леса, на новое место. Потом – в города. И по своей психологии были готовы переселиться в коммунизм. В этом смысле первыми коммунистами были Болотников, Разин и Пугачев.

Но вот поиски земли обетованной завершились трагедией для всего народа. Новый предводитель переселенцев, товарищ Ленин, решил переменить не только государственную систему, но ещё по-новому устроить человеческую душу: склад ума, образ чувств, мыслей, что с точки зрения здравого смысла, вообще-то, невозможно. Получилась трагедия. Образовалось кровавое пятно на общественном идеале. Из-за этого пятна были обречены все потуги Михаила Горбачева возродить учение Ленина. К сожалению, оно навсегда в кровавом сталинском одеянии. Может повториться террор, большая уравниловка, бунт, хаос, но коммунистическая идея уже давно умерла. Поэтому, когда Михаил Сергеевич вновь обратился к Ленину, на этого странного человека многие стали смотреть с недоумением.

Но дело, в конечном счете, даже не в прошлом. Сейчас речь идет о будущем переселении в капитализм. Нужно ли это переселение российскому народу именно сейчас? И должно ли оно быть таким стремительным? С теоретической точки зрения – да, с нравственной и психологической – нет. В этом смысле я согласен с Валентином Распутиным, который убеждает, что за семьдесят лет правления большевиков многое изменилось, да и само учение о коммунизме приобрело иные черты: стало более человечным, лояльным, трезвым. Собственно, в последние двадцать лет мы не столько строили социализм, сколько примеряли на других его идеологическое одеяние, – сами же при этом давно уже жили в каком-то ином измерении, потому что давно забыли не только идеал общественный, но и нравственный идеал. Я бы не называл этот период застоем. Это был период явного разделения страны на два безболезненно существующие класса. Класс руководящих работников от партии и класс тружеников. Очень часто это разделение шло по семейному признаку: муж – рабочий, жена – управленец. С точки зрения стабильности – это была самая надежная система сосуществования классов. Да и с нравственной точки зрения это не так уж плохо. Но мина компромата, заложенная Сталиным, сработала. И надо сказать откровенно, что журналисты и писатели этому сильно помогли. Да, был альтернативный путь врастания в мировую экономику постепенно, по китайскому образцу, но с мутного дна перестройки поднялось столько «карасей-идеалистов», что они убедили весь российский народ в благопристойности «щуки капитализма», которая слегка насытится мелкой рыбалкой, но основной массе собственников обязательно будет послабление. Они смогут развиваться и расти.

И что же мы видим сейчас. Бунтари-идеалисты постепенно трезвеют, а некоторые даже уходят в оппозицию – поближе к толпе, к любимой стихии. Но уходят, опять же, только для того, чтобы при первом удобном случае оседлать стихийное возмущение и на волне этого возмущения прийти к власти. И все же самое страшное не в этом. Самое страшное – в упрямой надежде всех бунтарей-идеалистов на чудо некой известной только им экономической теории, следуя которой можно за год или два всю Россию преобразить в цветущий сад…»