Валерий Казаков - Яблоневый сад. Повесть

***

Вечером Людмила Николаевна написала большое и обстоятельное письмо своему бывшему ленинградскому возлюбленному Борису Борисовичу Волнухину. В письме поведала ему о той обстановке, которая окружает её в диком вятском захолустье. О том, что от плохого питания она неожиданно стала полнеть и забывать лучшие четверостишия из прекрасных стихов Пастернака. Что ей больше не снятся белые ночи, Нева и шпиль Петропавловской крепости. От былой романтичности в её душе не осталось и следа. Хотя иногда ей очень хочется попасть на Невский проспект, где всегда многолюдно, хочется побеседовать с кем-нибудь на отвлеченную философскую тему. Хочется надеть что-нибудь модное и пройтись по аллее Александровского садика, шокируя встречных прохожих своим экстравагантным видом, потому что настоящая женщина обязана восхищать. Но здесь ей не до этого. Здесь вокруг такая дикость, такое убожество, что справлять нужду за кустами сирени возле школы считается чуть ли не нормой.

Перечитывая письмо, она то смеялась, то плакала, и думала о том, что этот год в провинции для неё – самое тяжелое испытание. Вот проживет этот год и почувствует себя сильной.

Когда письмо было написано, она вышла на улицу, чтобы отдохнуть от нахлынувших чувств. Там в вершинах школьного парка протяжно гудел ветер. Он налетал откуда-то с юга мощными порывами, принося то капли дождя, то мелкие снежинки. В темных гнездах на вершинах сосен громко каркали грачи. Небо было цвета молочной сыворотки. Где-то на западе тонкой розоватой полоской угадывался догорающий закат. Людмила Николаевна прошлась до конца темной аллеи и, почувствовав озноб, решила повернула обратно.

***

Постепенно в школе Людмила Николаевна стала завоевывать авторитет. Дети перестали её бояться, привыкли к ней, и от этого на уроках биологии стали много шуметь. Но всё равно, когда она входила в класс, сердце у неё замирало от какого-то странного беспокойства. Ей казалось, что она делает что-то не так, что она забывает об основных правилах педагогики, не учитывает детскую психологию, не сразу видит их способности и недостатки. Порой она слишком открыта перед своими учениками, порой излишне строга. Им сложно её понять.

Хотя где-то в глубине души она стала гордиться своими успехами, своим терпением, своей способностью переносить лишения и невзгод. Но иногда эта гордость как-то подозрительно быстро оказывалась погребенной под лавиной новых проблем. В какой-то момент она перестала считать свою молодость потерянной напрасно. Она делает и может сделать ещё очень много хорошего в полном одиночестве, превозмогая житейские трудности и неудачи. Она несет свой крест и будет нести его дальше, только для этого надо работать так, чтобы не хватало времени на серую и пустую меланхолию.

Временами Людмила всеми силами старалась взрастить в себе оптимистку, говорила сама себе, что она сильная, она всё может перенести, со всем справиться. И несколько дней ей удавалось быть бодрой, отзывчивой и спокойной. Но иногда сырой ветреный вечер вдруг пробуждал в ней депрессию, которая то накатывалась, то отступала, как порывы ветра, сминая первые робкие ростки оптимизма.

Она пробовала вставать в семь часов утра и бегать в шерстяном, спортивном костюме по гулкому весеннему саду, пока её щеки не станут румяными, пока не появится во всем теле необыкновенная птичья легкость. Порой в такие минуты ей казалось, что всё у неё хорошо, она прекрасно выглядит, её лицо молодо и свежо, тело послушно, сердце бьется ровно и легко. Что же ещё ей в таком случае нужно? Прерывая бег, она неожиданно останавливалась где-нибудь в самом заветном уголке яблоневого сада и глубоко дышала, впитывала в себя восторженно просыпающуюся природу вместе с утренней прохладой. Голова у неё начинала слегка кружиться, а на губах появлялась улыбка. Утро начиналось с хороших мыслей, с алой полоски зари вдоль горизонта, приплюснутой с боков случайными облаками, с прилива сил, с приступа молодой беспричинной веселости.

Но проходил яркий день, заполненный неотложными школьными заботами, домашними делами и случайными обидами, вслед за ним наступал вечер, – и снова откуда-то из глубины сада подкрадывалась к Людмиле грусть. Людмила пробовала убежать от неё, спасаясь у Клавы, но странный упадок сил настигал её и там. Тоска садилась рядом и не уходила, приглашая к тяжелому разговору с внутренним «я». От скуки Людмила стала много есть мучного, полюбила сладкое. За чаем у Клавы пробовала весело и умно говорить, но сбивалась, теряла тему и понимала, что подруга толком не слушает ее, только делает вид. У неё в голове были свои проблемы.

Иногда вместе с Клавой они начинали мечтать о чем-нибудь хорошем, но вместо красивого будущего почему-то все чаще говорили о красивых и сильных мужчинах, которых встречали когда-то на своем пути. При этом Людмила вспоминала Федора – своего первого мужа, а Клава Павла. И обе после этого как-то неожиданно понимали, что встретить здесь такого мужчину не удастся. Чтобы случилось нечто подобное надо ехать в большой город или на юг. Здесь все стоящие мужчины давно живут со своими женами. Они уже не вспоминали ни Ахматову, ни Есенина, не старались вслух перечитывать волшебную прозу Набокова. Читать толстые современные журналы им стало неинтересно, углубляться в сложные литературные и философские вопросы – лень. Поэтому всё чаще целыми вечерами они с Клавой говорили о дефиците колбасы и масла в перестроечной России, о том, что в городе жить интереснее и проще, особенно если сможешь заработать там хорошие деньги.

Иногда в разговоре перемывали кости директору школы, представляя его то хитрым жуком, то болтуном. Рассказывали смешные истории о его скупости и глупых выходках. Потом вдруг начинали говорить о глобальных проблемах современного мира, о стирании границ между народами, о пугающем одиночестве России средь этой всеобъемлющей гущи. Делали вид, что интересуются мировыми проблемами, а на самом деле жили только своими маленькими заботами. В такие минуты Людмиле Николаевне казалось, что блестящее образование для неё, как для сельского жителя, это очень дорогая плата за пожизненное раздражение в будущем, когда большие знания никак не стыкуются с примитивным образом жизни, допотопной техникой и дикими нравами провинции. Человек с большими знаниями здесь оказывается выбитым из колеи. Он ищет себе что-то подходящее, что-то соответствующее его интеллекту и не может найти, и от этого чувствует себя ещё более одиноким.

***

Между тем народ в Журавлях настолько привык к Людмиле Николаевне, что один из представителей этого народа, Боря Мамонт, стал заходить к Людмиле за деньгами, когда ему не хватало на пиво или водку. Мамонт был черен, широк в плечах и тяжеловесен, как дубовый кряж. После тюрьмы он нигде не работал. Если честно признаться, Людмила Николаевна немного побаивалась этого человека и поэтому всякий раз давала ему денег, зная, что тот, скорее всего, не вернет. Однажды она попробовала денег не дать, чтобы избавиться от неприятных визитов этого человека, но Мамонт почему-то не ушел. Он сел в кухне на стул и стал ждать, когда она передумает. Потом с сердитым видом повертел большой головой, нахмурил брови и громко сказал, так, что Людмила Николаевна заметно вздрогнула: