Александр Стар - Неважно

Она покинула лагерь на пару дней раньше нас. В ее нерасторопных шажках была видна отчетливая боль. Она не хотела покидать Женю и всех вокруг. Хотя многим до нее и дела не было, у всех были свои планы и своя жизнь. Все нашли то, что так долго искали в этом злачном месте и не хотели ничего менять (в особенности носки!). Ее блеклый силуэт медленно растаял в холодной воде, и только сильный ветер до последнего вытягивал ее черные кудри со дна. Последняя слеза, как маленький кристалл, выкатилась на пыльную, неосвященную тропинку и превратилась в деревце. Как нетрудно вообразить, читатель, деревце ни какое-нибудь, а груша.

Мы особенно кутили в последнюю бессонную ночь. Радость бегала по всем углам и сообщала, что она скоро умрет. Мы понимали что еще чуть-чуть и все кончится, мы пытались наговориться до немоты, время как палач обрубало свое: «Дзынь! Дзынь! Дзынь!..», и с каждым мгновением становилось все грустнее и грустнее. Именно в ту ночь, Женечка раскрепостился по полной и рассказал мне, что он приемный, что у него замечательные родители, что он живет в Москве и про всю-всю историю, которую я описал выше. А еще мать его из тюряги вышла, и узнав о том, что сын ее биологический нормально обустроился, денег с него просит и чувства какие-то к нему имеет.

В конце концов мы крепко обнялись и еще совершенно не знали, что уготовила нам судьба. Окончательные наши вздохи в лагере «Солнышко», доносились под той самой, уже цветущей розовой альбицией, которая своей заботливой тенью укрывала грушу от всяких катастроф.

Я сижу на диване, упершись локтями о пустой стол. Напротив меня, на подоконнике, перебирая ногами, о чем-то говорит пожилой мужчина: он же брат отца моего отчима (почти как у Шекспира). Вообще, я с ним мало знаком, но пару раз в гости заглядывал, чаи гонял, плюшками баловался. Слева от него расположилась моя бабушка (чуть позже, читатель, заметишь метаморфозу «бабушки» в «бабку») по материнской линии. Они ведут диалог, а я просто их слушаю.

Приблизительно это выглядело так:

– Ну, помнишь, мы в моря ходили, у Иваныча тогда еще трусы сползли, ох и смеха-то было, – он действительно засмеялся, из глаз аж слезы пошли.

– Нет, совершенно не помню и, я тебе больше скажу, такого даже и вовсе не было, – серьезно ответила она.

– Да было-было, уверяю тебя.

– Да что прошлое ворошить, расскажи лучше, как сейчас живешь.

– Ты знаешь, нормально, на здоровье не жалуюсь, военная пенсия; каждую неделю, согласно уставу, с Петькой водку хлещем из одной фляги, – бабушка улыбнулась, – а что там у тебя, Саня, как дела, как учеба?

И в этот самый момент, когда он так пристально смотрит на меня, ко мне вдруг пришло осознание: «Так он же умер два года назад, а сейчас сидит с нами и разговаривает».

Страх.

Я засуетился, никогда ранее такого со мной не было. К нему подойти боюсь, не понимаю, как бабушка вообще с ним беседует, это что норма такая, с мертвецами вот так просто?

Что делать-то? Наверно я сплю. Надо проснуться, причем срочно. Не просыпаюсь.

– Так что там, как учеба, как дела, чего молчишь? – ещё более вопросительно повторил он.

Это что такое сейчас происходит, ауууууууууууууууу, ты труп, ты не можешь так прямо… со мной… разговаривать?..

Он стал медленно шевелить задницей, переглядываться с бабушкой, крутить указательным пальцем у виска, а в лице так и читалось: «Ты, Саня, либо тупой, либо глухой, я тебе уже в сотый раз вопрос задаю, а ты все не отвечаешь да мордой вертишь».

Страх.

Сон не может быть таким сильным. Нос мой стал холодным, руки дрожат, бабушка улыбается.

Он спрыгнул с подоконника, комната пусть и просторная, но в шага четыре его венозные руки меня настигнут, а у него еще и пузырь на шее был, от ранения еще достался, я всегда думал: «А что будет, если он лопнет?» и вот он лопнул!

Я тотчас подорвался и выбежал из комнаты, хлопнув дверью.

Мы находимся в родительском доме, в два прыжка забираюсь на второй этаж; сквозь окна, расположенные по всему периметру широкой стены, замечаю, что на улице идет дождь и уже ночь. Странно все это… Сидя в гостиной, я был убежден, что на улице еще день.

Резко открыл дверь в первую комнату – она пуста, во вторую – тоже, в третью – в ней на полу спит мать, свернувшись калачиком, руки ее скрещены и прижаты к груди; висок упирается в ножку кровати, черное платье переливается пайетками. Как же такое могло произойти?

Я бегу к ней, сразу же чувствую запах праздничных духов, она ими пшикается только в особые дни («Неужели сегодня Суккот?»), ложусь около неё и начинаю будить, она не просыпается, пытаюсь нащупать пульс – непонятно, раскрываю её глаза, вроде по-прежнему темные. Думаю, что она жива, но Морфей сегодня перевыполнил свою миссию.

Выхожу из комнаты, бегу в следующую – здесь веселятся люди, вино льется ручьем, все занимаются сексом и безудержно смеются. Не понимаю, почему я не услышал этого рокота в комнате матери? Пытаюсь найти хоть одно знакомое лицо, повсюду одни незнакомцы (причем друг для друга, создается впечатление, что они тоже люди икс):

– Как вас зовут?

– Гусь лапчатый.

– А я просто батя подлости.

Осторожной походкой плаваю между ними, они меня даже не замечают, но вот один:

– Кофе будете? – я ничего не отвечаю и иду дальше, мне сейчас не до кофе. Наконец-то в самом углу комнаты, у барной стойки, я замечаю отчима, говорящего с какой-то смеющейся блондинкой; в руках у них бокалы, в глазах – огонь.

Бегу к нему, он на меня внимания даже не обращает, становлюсь между ними, сейчас обратил.

– Саша?.. ты… ты что здесь делаешь? – зрачки у него расширились словно я застал его врасплох.

– Я?.. ты знаешь?.. ты знаешь, что произошло?.. там… там… на первом этаже, в гостиной…

Не дослушав, он берет меня за шиворот и тащит из комнаты, по пути только и выкрикивает: «Жанет, я…».

А люди все веселятся и никому до нас нет дела, никто даже глаза не отведет от своего свинг-пати. Я кричу ему, весь в слезах: «Что с мамой?! Что с мамой?! Что там делает труп?!». На слове «труп» он обледенел, стал под нос себе бурчать: «Неужели так вышло… Что ж такое-то… Я ведь не хотел… Совершенно не хотел… Ой что же будет… Что же будет…». Хватка его ослабла, но он всё также усердно продолжает тянуть меня наружу. «Что же будет… Что же будет…» – все время повторяет он.

Затем, резким движением я вылетел из комнаты. Хлопок дверью.

Опять творится чертовщина, на месте нет никаких окон и помещение невообразимо исказилось. Я словно попал в сценку из Лалаленда: молодые люди репетируют какой-то танец, синхронно передвигаясь из стороны в сторону под задорную музыку. Прожекторы ослепляют глаза, немногочисленные зрители сидят за ноутбуками и пробегают пальцами по клавиатуре. Двоих из танцующих я даже узнал, лично с ними никогда не общался, но в принципе много раз пересекался.