Роман Камбург - Сабрес. Истории со Святой земли

20 мая 1965 года.

«Моя милая. Самое тяжёлое знать то, чего не знаешь ты. Ты уже год живёшь с болью, что меня нет на свете. Слышал, что ты не раз обращалась к нашему правительству оказать давление и перезахоронить мое тело. Моё тело, к счастью или к сожалению, пока живо, и уже год совершает автоматические движения – ест, пьет, спит, работает. Ты же знаешь, что без тебя моё тело не живёт по-настоящему, оно лишь существует. Ни время, ни расстояние не мешают мне любить тебя. Иногда я просыпаюсь с ощущением, что я – это не я. И мне становится страшно, что я схожу с ума. Ты помнишь, мы с тобой увлекались психиатрией, и читали: «дереализация», «деперсонализация». Так я и существую изо дня в день в состоянии «деперсонализации».

Помнишь, наши шабатние прогулки в парке Яркон. Лодочку с вёслами. Скрипели уключины. Брызги с вёсел попадали то на меня, то на тебя. А ты была в шляпке. Я тебя до сих пор в ней помню… Пока, моя любимая. Может, ты и прочитаешь это письмо. Только когда? Когда? И я верю, что мы наконец будем вместе».

За двадцать лет так и не удалось Эли переправить ни одного письма ненаглядной Надие. А двадцать лет текут ох, как по-разному! В заключении они кажутся вечностью. В разлуке тоже. Наконец, наступила весна, когда Арон Коган смог зайти в обычное туристическое агентство и открыто попросить:

– Один билет до Тель-Авива, пожалуйста.

Девушка улыбнулась и спросила:

– Вы хотите ЭльАль или Трансаэро?

– ЭльАль.

– Выйдет дороже, но ненамного.

Чтобы растянуть удовольствие Эли спросил:

– Насколько?

Девушка склонилась над компьютером:

– Долларов тридцать.

Виза у него уже была. Кроме долларов, потребовалось несколько бутылок хорошего коньяка, чтобы ускорить процесс. Но если он выдержал двадцать лет, то что за мелочь было выдержать ещё два месяца. Но это только казалось, а последние дни и часы тянулись словно годы.

Весна московская и весна тель-авивская – это две разные весны. Родное солнце ослепило Эли. А воздух, воздух! От избытка чувств, он встал на колени недалеко от приземлившегося самолета и поцеловал землю. Его никто не встречал. Его никто не ждал. Вернее, все, кто ждал – отчаялись. Наконец он у себя дома. Дома! Дома!

Придя в себя, первым делом Эли пошёл к телефону. Набрал номер. Эти несколько секунд ожидания стоили двадцати лет отсутствия. А миг, когда он услышал её голос, стоил всей жизни.

– Дорогая, это я, – тихо-тихо сказал Эли.

Повисла пауза…, и она заплакала.

– Сладкая, не надо… я сейчас приеду… ну… ну…, – он растерял все слова.

– Я знала… знала… я ждала… ты где?

– В аэропорту, в Лоде.

– Всё хорошо?

– Да… да… а у тебя?

– Нет. Я же без тебя…, – Надия снова заплакала. Он молчал, не знал, что сказать.

Она успокоилась немного:

– Ну, всё… приезжай быстрее… я… всё, пока, – и Надия положила трубку.

Эли не смог потом вспомнить ни одной минуты, как он добирался до дома. Как будто стёрли память. Он читал про амок. Он, как профессиональный разведчик, никогда в жизни не бывал в таком состоянии. Он очнулся перед дверью своей квартиры. Он не успел ни позвонить, ни постучать, дверь приоткрылась. Теперь, обнявшись, они плакали оба, не закрывая двери, не занося в дом чемодан.

Тель-Авив цвёл, залитый солнцем. Не так давно выстроили набережную, и люди заполнили кафе, пляжи. Держась за руки, как молодая парочка, Надия и Эли зашли в «Дизенгоф-центр».

Эли жил в раю примерно три недели. Он не расставался с Надией и детьми, словно боялся их потерять снова. В последние же дни начал много времени проводить в своем кабинете. Он читал пожелтевшие газетные вырезки из «Маарив» и «Едиот» о собственной казни в Дамаске. Отклики мировой прессы о поимке израильского шпиона. Эли нервно ходил по кабинету, снова садился, снова читал. Он понимал, нужно было что-то делать. Листал свои старые записные книжки. Он искал пути, как выйти из подполья и вновь стать полноценным гражданином с именем Эли Коэн. За пару дней освободившись от эмоций, как учили много лет назад, в спецшколе, Эли начал составлять список людей. Людей, которые могли бы помочь ему. Эли знал, что ему придётся заплатить цену за двадцать лет советского полуплена.

Несколько раз он поднимал телефонную трубку. Наконец, поднял и набрал номер.

Ему ответил он. Его друг и напарник. Сами Аронсон.

– Шалом, дружище, – сказал Эли.

– Шалом, кто это?

– Сами, ты не узнал мой голос?

– Нет, кто это? – довольно холодно ответил Сами.

– Эли Коэн.

После паузы, Сами сказал:

– Прекратите разыгрывать меня! – и повесил трубку.

Эли поднялся со стула и снова заходил по кабинету.

«А что ты ожидал? – заговорил он с собой, – чтобы Сами пригласил тебя на семейный ужин?». Эли усмехнулся. Если Сами отреагировал так, что будет с остальными.

– Что-нибудь случилось? – интересовалась Надия.

– Что может ещё случиться, дорогая? Всё, что могло со мной случиться – случилось. – они засмеялись. Но Эли задумывался, понимая, что ещё не всё случилось. Был ещё Моссад.

Туда он пошёл утром, в первый день недели.

– Куда, пожалуйста? – спросил его молодой верзила-охранник.

– Отдел 46.

– Есть оружие? – для формальности поинтересовался охранник.

О каком оружии можно было говорить после двойного обыска и прохождения через ворота самой высокой чувствительности?

– Хорошего дня, – пожелал охранник, пока Эли втягивал в петли ремень от брюк.

– Спасибо, – автоматически ответил он, и пошёл к лифту. С 46-го года мог служить до сих пор Миха Хоровиц, с которым он поддерживал контакт до самого конца, до провала. С частым стуком в сердце, Эли постучал и открыл дверь. Дверь, в которую он не входил больше двадцати лет. За компьютером сидел молодой человек в очках, лет тридцати, а сзади, чуть в глубине, Эли увидел лысого Миху.

Эли обратился к парню, словно он не заметил Михи:

– Могу я поговорить с господином Хоровицом?

Парень крикнул:

– Миха, к тебе!

Миха оторвался от компьютера и приблизился к Эли. Вначале он внимательно и напряжённо вглядывался в его лицо. Потом, пытаясь сохранить полное хладнокровие, спросил формально:

– Вы кто и к кому?

– Меня зовут Коэн, Эли Коэн.

– Понятно… подождите немного, – Миха отошёл в свой угол, а через минуты две на запястьях Эли защёлкнулись наручники.

– Он выдаёт себя за повешенного Эли.

Эли нервно прохаживался по камере. Он знал, что это будет. Сразу же решил, говорить надо чистую правду, как бы фантастически она не звучала. Часа через полтора с ним начали «работать». Отпечатки пальцев, запись голоса, фотографии во всех вариантах. Задали несколько формальных вопросов. И снова он остался один наедине со своими мыслями. Эли думал о Надие. Перед «сдачей» Моссаду он написал ей подробную записку. В конце он написал: «Я бы на их месте тоже не поверил. Уж слишком фантастическая история. Поэтому, моя дорогая, наберись терпения. Всё-таки теперь у своих».